Мишель Фейбер - Дождь прольется вдруг и другие рассказы

С Карен я волновался меньше, чем с другими женщинами из моего прошлого, — в том смысле, что не видел нужды приодеваться, заучивать перед зеркалом мины уверенного в себе самца или терзаться сомнениями насчет выбранного мною лосьона после бритья. Следовало ли отсюда, что Карен значила для меня больше, чем они, или меньше? Быть может, равнодушие, с которым она относилась к своей одежде и внешности, и меня наделяло ощущением свободы? Настало лето. Карен носила теперь одежду более свободную, и я впервые заметил, что подмышки она не бреет.

— Наследие дней, проведенных в компании феминисток? — как-то поддразнил я ее.

— Наследие жуткой сыпи, вызванной шариковым средством от пота, — сердито надув губы, ответила она. И это тоже мгновенно вошло в сложившийся у меня свод легенд о ее притягательности, по ассоциации сообщив любым подмышечным волосам замысловатую выразительность. После этого всякая заросшая подмышка, попадавшаяся мне на глаза, напоминала о Карен.

— По-моему, я влюблен, — поведал я Мэнди. — Хотя ты навряд ли считаешь, что такое возможно.

— Почему? Возможно, — мечтательно отозвалась она. И, помолчав, прибавила: — Правда, не в этом мире.

— Это ты про индустрию секса?

— Нет, это я про планету Земля, — все с той же мечтательностью произнесла Мэнди. Тут я заметил, что зрачки ее расширены недавней инъекцией героина: она и вправду смахивала на инопланетянку с контактными линзами вместо глаз.

В глубине души я понимал, что единственным человеком, с которым стоило бы обсудить эту тему, была сама Карен, однако тут-то и возникала главная трудность — на работе меня повергала в оторопь ее близость, писать ей, после того что она сказала о письмах, я не мог, а уж звонить тем более — из-за ее странной, обескураживающей манеры вести телефонные разговоры.

И все же, как-то в среду, вечером, когда перспектива провести целых два дня, не увидев Карен, стала казаться мне ужасной до невыносимости, я решил попытать счастья в последний раз.

— Алло, Карен?

— Кто это?

— Это Майк.

— Кто?

— Майк!

— А, ну да. Послушай, тебе придется кричать. У Даррена музыка играет.

— А потише он сделать не может? (Вопрос показался мне самому до странности неразумным — я слышал на заднем плане какую-то танцевальную музыку, однако громкой она не была.)

— Да ладно, неважно. Чего ты хочешь? Зачем звонишь?

— Ну, я… э-э… я хотел сказать тебе… хотел спросить… а черт, я хочу быть с тобой. Ну, то есть стать твоим любовником. Я хочу…

— Послушай, какой смысл говорить об этом по телефону? Оно что, подождать не может? Я сейчас дома, у меня выходной, мне хочется отдохнуть и ни о чем, связанном с «Туннелем любви», не думать. Ты способен это понять? Вот и хорошо, увидимся завтра… нет, в субботу. Пока.

Она повесила трубку. Спать я улегся на три часа раньше обычного, да при этом еще и обслужил сам себя — впервые с тех пор, как подыскал новую работу.

На следующий день работа эта шла у меня вкривь и вкось. Я чувствовал себя никому не нужным — ну, и прохожие на такого никчемника даже смотреть не желали. Не решаясь чрезмерно удаляться от наделявшего меня безликостью входа в «Туннель любви», в глаза я никому заглянуть не мог. К Даррену приехал друг из глубинки, и на ленч они ушли вместе. А я просто остался торчать при дверях, работу свою исполнял без всякого рвения и делал при этом вид, будто не замечаю воздетых бровей Джорджа.

Под конец дня, возвратившись домой измотанным и униженным, я обнаружил в почтовом ящике письмо с филиппинскими маркой и штемпелем. Письмо предлагало мне работу в одном из рекламных агентств Манилы — с предоставлением жилья и автомобиля.

Я задумался, тяжело и надолго, и в итоге надумал бросить «Туннель любви», ничего никому не сказав. В конце концов, рекомендации мне не потребуются, да и не похоже, чтобы уход мой сильно кого-то огорчил. Я написал в рекламное агентство, извещая, что согласен на предложенные условия, и сразу после этого почувствовал себя до того погано, что уж и не знал, чем мне лучше заняться — порыдать, покрушить мебель или еще разок поонанировать. И в конце концов, решил в самый последний раз позвонить Карен.

Она сняла трубку, произнесла: «Алло», и я не стал тратить слов: я сказал ей, что мне предложили работу, что было бы безумием на нее не согласиться, но я люблю ее и не хочу уезжать. Она же сказала, что не понимает, какое отношение это может иметь к ней, что у нее выходной, что если у меня возникла проблема, значит, я должен сам сделать выбор и идти с ним до конца. А я с жалкой бравадой ответил ей, что в таком случае, мне, наверное, лучше уехать.