Мишель Фейбер - Дождь прольется вдруг и другие рассказы

— Это могло бы лечь в основу нового стандарта политически некорректных сделок, — пошутил я, когда он отошел.

Карен пожала плечами.

— Он же никого насиловать не собирается, — сказала она. — Скорее всего, работает грузчиком в каком-нибудь супермаркете. Году в девяносто втором почти уж решился обнять женщину, да смелости не хватило. А кассирши так и вовсе им помыкают.

— И все-таки… — начал я.

— Послушай, — предостерегающим тоном произнесла Карен, — когда я работала в магазине феминистской литературы, я однажды продала книгу под названием «Жизнь в новом и чистом веке» женщине, у которой были подбиты оба глаза, да так, что она походила на панду. В книге рассказывалось о тонких артистических натурах, о том, как эти люди живут коммунами по семь-одиннадцать человек в сельской, приблизительно, местности, как заботятся друг о друге и по очереди исполняют все необходимые домашние дела. Разумеется, я хорошо понимала, что купившая эту книгу женщина, скорее всего, обитает в заложенной-перезаложенной трущобной конуре с грубияном мужем и сынком, который допекает ее просьбами купить видеоигру про коммандос. Решительно никакого вероятия, что эта книга сможет хоть как-то изменить ее жизнь, не было. Она просто-напросто… дрочила бы над ее страницами, только и всего. Так вот, если уж волноваться по поводу «политической некорректности», мне следовало приступить к этому занятию еще тогда.

Смелые слова, острые мысли, и, однако ж, что-то во всем этом не сходилось. Я видел, что временами работа все-таки достает Карен, и под конец дня, вынимая из кассы выручку, она ощущает себя выжатой почти досуха, сохранившей только одну способность — всплакнуть.

— В чем дело? — как-то решился спросить я.

— Передозировка дерьма, — вздохнула она.

Отчаянно жаждая сблизиться с ней, я расспрашивал Карен о детстве. Странно, но, наводя женщину на разговор о детстве, ты нередко подталкиваешь ее, причем неуклонно, к сексуальной близости — и гораздо вернее, чем заводя разговоры о сексе. В мои разгульные холостяцкие деньки, завершившиеся женитьбой, а там и разводом, я обнаружил, что могу, сидя за рюмочкой, обсуждать с женщиной множественные оргазмы и под конец вечера она все равно посмотрит на часы и объявит, что ей нужно поспеть на поезд 10.37. А вот если навести ее на воспоминания о давно покинутом родном доме или заставить показать альбом со старыми фотографиями, то вечер мы с ней почти наверняка закончим в постели.

Итак, я спросил у Карен о ее детстве. Она отвечала охотно и довольно пространно, и я лишь по прошествии какого-то времени сообразил, что ни о родителях своих, ни о прошлом она ничего, в сущности, не рассказала. Просто ухитрилась повернуть разговор к одной из своих излюбленных тем.

— Знаешь, — задумчиво говорила она, — труднее всего мне было мириться в детстве с тем, что почти все персонажи моих любимых книжек — мальчишки.

Разговаривали мы в коридоре, рядом с кабинками, и Карен все пыталась получить от торгующего сигаретами автомата пачку «Мальборо лайт».

— Золушка и все прочие меня интересовали мало. Уж слишком явной выдумкой они были. А мне хотелось думать, что где-то и вправду происходит то, о чем рассказывается в книгах. Когда я была маленькой, мне нравились «Черный скакун», «Кошачьи проказы», «Винни Пух» и особенно «Ветер в ивах» — все эти истории про волшебный лес, дикую чащу и речные берега.

Карен не так чтобы очень нежно потыкала в кнопки автомата — в правильном, как она полагала, порядке — и отступила на шаг. Черные волосы ее теперь особенно четко прорисовались на фоне желтого плаката «Сосущих студенток».

— Я, видишь ли, отдала бы все, лишь бы обратиться в Рэта или в Крота — даже в Иа-Иа. Они были такими настоящими.

— Настоящими?

— Им никогда не приходилось оправдываться за то, что они существуют. Их принимали такими, какие они есть. У них было пространство, принадлежавшее им естественным образом, им не требовалось работать локтями, чтобы его заполучить. И к тому же они вольны были чувствовать себя счастливыми или несчастными, одиночками или партийными животными — кем хотели, тем и чувствовали.

— Но были же книжки и про девочек?

— Я их никогда особенно не любила. Там, где появляются женщины, возникает напряженность. И всем персонажам книги приходится туго, женским в особенности. Ты этого не замечал? Странно.

Я этого не замечал. Сказанное ею походило на вступление к студенческой работе по литературе — Карен, наверное, случалось когда-то писать такие.