Хуан Эслава Галан - В поисках единорога

Развлекаясь подобным образом, весь остаток дня мы провели в приподнятом настроении. Арбалетчики распевали похабные солдатские куплеты, хулящие мужское достояние нашего короля, и прочие непристойные песенки, коими марать бумагу мне не позволяет стыдливость. Мы и не заметили, как наступил вечер, и уже в темноте достигли окруженного деревнями замка под названием Вилья-дель-Рио. Там я предъявил королевскую пропускную грамоту, и нам тотчас же дали кров, и дрова для очага, и ячмень для коней и мулов.

Через два дня, не отмеченных никакими происшествиями, мы вошли в Кордову, город аристократов и мыслителей, в котором я никогда раньше не бывал. На ночлег мы остановились в монастыре Святого Рафаэля, где настоятелем служил родной брат канцлера, уже осведомленный о нашем приезде. Он принял нас с королевскими почестями и лично проследил, чтобы мы ни в чем не испытывали недостатка. Нас устроили в удобных покоях, затем накормили прекрасным ужином из всевозможных сортов рыбы, фруктов и вин; животным же досталось вдоволь сена и ячменя. Стоит ли говорить, что все мы остались сыты и очень довольны…

После еды мы посетили городской собор мавританской постройки, служивший некогда мечетью, и зрелище это потрясло нас до глубины души. Размере храма превосходили человеческое воображение, уходящие ввысь своды поддерживались бесконечными рядами колонн. Мраморные резные панели и многоцветные мозаики играли сочетаниями сочных красок, и казалось, будто мы находимся в пальмовой роще в предзакатный час, когда последние лучи солнца заливают багрянцем край небосвода. Такое впечатление производил свет, проникающий в собор через разноцветные витражи в окнах.

Когда занялся новый день, фрай Жорди под безупречный аккомпанемент Манолито и Федерико Эстебана отслужил мессу, которую все мы выслушали с величайшим благоговением. Потом мы нагрузили мулов, прихватив с собой в дорогу солидный запас хлеба, только что покинувшего печи, и отправились дальше, по направлению к Севилье. Надо сказать, что дорога на Севилью построена и вымощена маврами, то есть очень хороша и удобна для путников, к тому же кое-где она проходит вдоль берегов спокойного в этих местах Гвадалквивира. Неудивительно, что передвижение по ней обернулось сплошным удовольствием.

Так день за днем мы приближались к Севилье, откуда, согласно предписанному маршруту, должны были отправиться в мавританские земли. Я вез с собой письма короля, канцлера и коннетабля Кастильского и своевременно передавал их тем, кому они предназначались. А в тех местах, куда писем не было, я показывал королевскую пропускную грамоту с красной тесьмой и сургучной печатью, и в мгновение ока перед нами расступалась охрана, распахивались ворота и склонялись головы. Глядя на это, я все тверже убеждался в грядущем успехе, уже чувствовал себя достойным высочайшего монаршего доверия и не приписывал более своего назначения ни капризу Фортуны, ни замыслу Провидения. Впрочем, как и почему эти две силы распоряжаются человеческими судьбами, никому доподлинно не известно.

Некоторое время не происходило ничего такого, что стоило бы здесь описывать, разве что неугомонный Педро Мартинес из Паленсии по кличке Резаный иной раз мутил воду, чем весьма меня раздражал. Однако, заметив, что многие арбалетчики считают его за вожака и слушаются охотнее, чем сержанта Андреса де Премио, я не спешил его строго наказывать, но вместо этого пытался улестить, умаслить и перетянуть на свою сторону. Себе же на беду, как показали дальнейшие события. Резаный вечно всем был недоволен, на все жаловался, а его приспешники с готовностью развешивали уши, поддаваясь его влиянию.

Любовь к донье Хосефине кружила мне голову, и я не упускал случая побыть рядом с ней. Теперь, по прошествии стольких дней, мы даже иногда вступали в разговоры, пусть и не наедине, а неизменно в присутствии фрая Жорди или ее служанок. Я разрывался от желания не оставлять ее ни на минуту круглые сутки, однако позволить себе мог лишь скромное удовольствие совместной трапезы или краткой беседы во время привала. Зато в моей власти было следить за тем, что подают ей к столу, куда ставят ее шатер или навес от солнца, как убирают отведенную ей комнату, — и я на жалел сил, стараясь, чтобы моей донье Хосефине доставалось все самое лучшее. Моя сердечная склонность не укрылась от фрая Жорди, но он воздерживался от каких-либо замечаний, только смотрел с улыбкой то на меня, то на нее и качал головой, будто говоря: „Что тут поделаешь? Такова жизнь“.