Ольга Исаева - Мой папа Штирлиц

– Так ведь он когда был-то?

– А ты отвези. Лучше поздно, чем никогда.

Антошка и сама собиралась, но, учуяв в материнской интонации особую, не свойственную ей, просительность, насторожилась.

– А сама-то что?

Мать кашлянула и куда-то в бок пробурчала:

– Да ко мне завтра придти должны.

– Уж не Ёж ли Ежович? Что-то он в гости зачастил. Не кормят его дома, что ли?

Мать сорвалась на крик: "Не твоё собачье дело, – но тут же опять заискивающе спросила, – так отвезёшь?".

Антошка поморщилась, кивнула, но всё ж добавила:

– Только ведь ты весь вечер потом злая будешь. Не пойму я: на кой он тебе сдался? Ладно бы человек был хороший.

Мать невесело усмехнулась:

– Любовь зла, полюбишь и козла.

Странный она человек. Сама пошутила, а на Антошку почему-то обиделась: бросив недомытую посуду, убежала к себе за занавеску, завалилась в платье на кровать и уткнулась носом в ковёр. Вот всегда у них так! То живут душа в душу, то ни с того ни с сего скандал, и весь вечер игра в молчанку. То ли дело, пока баба Вера была жива. При ней мать себе таких фортелей не позволяла. За глаза, конечно, жаловалась, что мол совсем старая со свету сживает, но дома по струночке ходила.

Утром, чуть засветло, в халате и бигудях она принялась сновать из общественной кухни в комнату и обратно, видимо затеяв соорудить что-то грандиозное. Уж она и дверью хлопала, и кастрюлями гремела, где уж тут о дочери подумать? А ведь у той каникулы! Проснувшись, Антошка от обиды даже завтракать не стала: выпила кипячёной водички из нового чайника и вон из дому засобиралась. Ещё с вечера она наметила себе, какое платье надеть, так что сборы заняли не больше пяти минут. В пальто и шапке, но ещё без валенок, стоя перед трюмо на холодном полу в одних капроновых чулочках, у раскрасневшейся зачем-то вбежавшей из коридора матери, она как бы между прочим спросила:

– Мам, можно я твои сапоги надену?

– Это какие?

– Новые.

– Ещё чего! На дворе холодрыга... А, впрочем, валяй, всё одно они на меня не лезут. Надевай и выметайся, чтоб духу твоего дома до шести часов не было.

Приказала и вылетела, как баба Яга на помеле. Даже не попрощалась! Антошка ещё больше насупилась, но с ошмётками пыли и с лета потерянным носком вытянула из-под шифоньера коробку с лакированными, по великому блату раздобытыми сапожками, с трудом натянула их (месяц назад в самый раз были, а сейчас чуть ли не молотком пришлось вбивать) и, пока мать не передумала, выскочила из дому.

Только до остановки добежала – автобус подошёл. Она вознамерилась было юркнуть внутрь и усесться у белого в морозных узорах окошка, как вдруг спохватилась: "Чайник-то дома забыла!". Пришлось обратно плестись, а потом ещё полчаса скакать на остановке с ноги на ногу. Ступни в тесных сапожках так закоченели, что, когда следующий автобус подошёл, она еле-еле смогла взобраться по ступенькам и рухнуть на заднее сидение.

Тут-то из-за спины и донеслось: "Граждане, приготовьте ваши билетики". Стащив варежки зубами, окоченевшими пальцами Антошка пошарила в карманах и обмерла – пусто! Ну конечно, про деньги-то перед отъездом и не вспомнила! От досады её так и подмывало самой себе врезать, как следует. "Неужели сейчас ссадят и снова придётся домой бежать? Еж-то Ежович, небось, уже там! Вечно он с самого утра заявиться норовит. Наверняка жене заливает, что на работе аврал, а сам развалился в кресле, курит свои вонючие сигареты и юркими, как тараканы, глазками шарит по материной спине. А та вся изогнулась, расправляет на столе бабверину крахмальную скатерть и похохатывает. Нет уж! Лучше пешком идти и до смерти замёрзнуть в пути, чем, вернувшись домой, нарваться на её испепеляющий взгляд", – подумала Антошка и осторожно оглянулась.

На переднем сидении мирно пристраивала рядом с собой кошёлки дожидавшаяся вместе с нею автобуса хозяйственная бабуля; в гармошке приплясывал в обнимку с лыжами задубевший от холода физкультурник (ну не Борзов ли? На улице сорок, а ему покататься приспичило); хихикали, исподтишка поглядывая на неё, двое парней со спортивными сумками. "Ясненько, дорогие товарищи, не обманете! Вам голубчикам от силы лет по восемнадцать, а контролёры – костистые, злые пенсионеры в ушанках и драповых пальто с красными повязками на рукаве", – догадалась Антошка и, отвернувшись, как ни в чём ни бывало, стала дуть в оконное стекло, чтобы в оттаявшую дырочку смотреть на оцепеневший от стужи город.

– Девушка! Чайком не угостите, а то так замерзли, что есть хотим, – обратился к ней один из шутников, присаживаясь рядом, и тесня её в глубь сидения.