Денис Осокин - Овсянки (сборник)

стол — протянутая к людям ладонь богородицы. — говорили на беломорье. мы бежим без шапки навстречу этим словам. мы бы хотели коллекционировать столы — и заставить ими всю свою землю — за домом и перед ним. не выращивать же на ней огурцы. земли у нас не так много. когда она вся покроется столами — мы будем ставить их в этажи. пакостить за столом и его пачкать — значит плевать в протянутую ладонь. столы — на целую книгу. мы уверены в двух вещах: правильно на столе зачинать детей — и ставить на стол гроб. хотя гроба вообще не должно существовать в предметном мире. значит урну. каждый предмет — который однажды побывал столом — оторванная дверь, сплющенная коробка, упомянутый футляр от аккордеона, капот ‘нивы’ — наполняется чистотой и святостью. хорошо бы пойти в столовые инспекторы — и обходя с суровыми лицами дома людей — отбирать столы у тех хозяев — которые их обидели.

сколько раз я пытался уехать из города — встретить ночь на понедельник на русалкиной неделе где-нибудь в прибрежных полях — у озер или тихих рек. наблюдать — фотографировать — или просто не спать — сидеть на земле с керосиновым фонарем. в эту ночь водяницы качаются на пленке воды — в гибких кустах играют их безрукие дети. в оврагах и на дорожных развилках — танцует смутная жизнь — смутная смерть смеется и копошится. в эту ночь земля открывает свои тайны всем кто готов их увидеть. сколько раз хотел — да все зря. вот и в этот раз ничего не вышло. съемочную группу собирался с собой везти — на светлую реку пижму. на пижме всю ночь не спать — караулить рассвет — ходить босиком — слушать ушами землю. но в троицкую субботу стало холодно как в тундре — небо зависло над столбами серым утюгом — полил бесконечный ливень. мы бы никуда не проехали — а проехав ничего бы не сняли. что и следовало доказать. ну ладно. украшенная праздничная земля не хочет городского любопытства — и я в который раз с трепетом встречаю ее решение — обзваниваю всех — отменяю съемки. на ночных холмах пижмы не свернуть бы любопытные шеи. земля уберегает нас. в бормочущем темном ливне без нас прошла духовская ночь. на размытой границе реки и неба русалки плескались одни — а съемочная группа напившись пива в уютных домах обнимала жен и видела странные яркие сны.

мы ехали с незнакомой коллегой людой поздно ночью в такси домой с дня рождения нашего большого коллектива. ехали долго и молча. может быть минут сорок — несмотря на то что все улицы и перекрестки с мигающими желтым светофорами были пусты. может быть поедем к вам — люда? — спросил я за пять минут до своего поворота. — ко мне невозможно: жена и дочь — и все со мной в одной комнате. люда ответила: у меня родители — неудобно. а что родители? — продолжал я. — есть у вас своя комната? — есть. — пройдем и запремся. — неудобно — не стоит. я пожелал ей спокойной ночи. она пожелала того же мне. я вышел — а люда поехала. она еще отдаленней живет. я был ей так благодарен за этот разговор. ступал по улице как олень хрустальный. слышал внутри себя такую сладость, такой телесный гул — как будто мы неделю пили друг друга с людой в двухместном купе майского поезда идущего из москвы во владивосток, из москвы в улан-батор.

тескатлипока — американский бог — никогда не жил на реке свияге. когда-то там жили мы — восхищенные его удивительно жуткой сущностью. дымящееся зеркало — тескатлипока — был скорее суров — и способен на очень многое. он учил колдунов. возбуждал льды. прибывал на ночные банкеты — отпечатывая на муке рассыпанной у порога след единственной своей ноги. все видел — все знал — всем мстил. в самом страшном своем обличии тескатлипока являлся без головы — имея в груди две хлопающие дверцы. каждый кто слышал их стук — падал лицом вниз от ужаса. когда-то мы изгоняли родителей со свияжских дач. привозили туда филологических и ветеринарных студенток. игра с названием ‘дымящееся зеркало’ заключалась в том — что кто-то из нас привязывал к груди две лакированные дощечки. (несложную конструкцию спроектировал я). если резко шагнуть или подпрыгнуть — они глухо брякали. можно было постукивать ими с помощью рук — или красться неслышно. на лбу тескатлипока укреплял кукольное зеркальце. мы выходили на луг — полный летними звонами. на полукруг луга — между полосой шиповника и дугой оврага. все завязывали глаза — и бегали от тескатлипоки. тескатлипока тоже имел на глазах повязку. но изредка подглядывал — ведь бог — противоречивый, непредсказуемый. впрочем это было его официальное право. неофициально подглядывал каждый. если тескатлипока ловил кого-то — хорошенько стучал ему досками около уха. и пойманный оставался неподвижно лежать на земле. только лицом к небу. подавать голос чтобы не наступили. как-то тескатлипокой был юрий. поймал веронику. я подглядел — а вероника юру целует — а юра хватает ее за титьки. потом вероника упала — а юрий за мной побежал. я подумал про него: разве ты бог? — ты гнида. первым именем тескатлипоки было сердце гор. хозяин пещер — виновник землетрясений. вторая нога была у него кем-то оторвана. свое испускающее желтый дым зеркало тескатлипока любил носить на обрубке ноги. в свияге никогда не водились пираньи и барракуды. но закинув в свиягу удочки и резинки мы когда-то терпеливо поджидали их — усевшись на сыроватый берег на дощечки тескатлипоки. роднее тескатлипоки и ближе разве может нам кто-то быть? разве есть нам кому молиться из числа других покровителей? разве что уткам и желтой пуговице.