Пьер Буль - Фотограф

Благодаря случаю — бывшие товарищи оказались почти соседями, их разделял только Люксембургский сад — отношения между ними могли бы улучшиться. Фотограф жил в монпарнасской гостинице, а Вервей — в верхней части Латинского квартала. Действительно, недалеко друг от друга. Вервей нанес ему два или три визита, но на том все и кончилось — холодность Гора оттолкнула его.

Сегодня тем не менее он старался быть любезным, хотя его явно раздражало равнодушие Марсиаля к сценам, вызывавшим у него возмущение. Но в конце концов Вервей успокоился и, натужно улыбаясь, продолжил разговор в снисходительном тоне:

— И то правда, ты же изменился. Я всегда забываю об этом. Тебя теперь ничто не волнует.

— Я работаю. И не могу тратить свое время на что попало.

После нескольких грубых ответов в таком же духе Марсиаль Гор и сам, в свою очередь, остыл, испытывая неловкость за свою резкость.

— Ты должен меня извинить. Я инвалид, и иногда на меня наваливается страшная усталость. Я теперь мало на что гожусь… Но вот что меня удивляет, — добавил он с легкой иронией, показывая на новую группу демонстрантов, которая шла мимо, скандируя лозунги, — как это ты, с твоими-то нерастраченными силами и тем же самым, что и в былые годы, энтузиазмом, не идешь вместе с ними в первом ряду?

— Обвиняешь меня в том, что я сдрейфил? Это уж скорее к тебе относится. Поверь мне, ты ошибаешься.

Больше всего на свете Вервей боялся прослыть трусом и воспринял замечание Марсиаля как личное оскорбление. Он цепко сжал плечо фотографа, вынуждая того задержаться.

— Если я не там, не с ними, значит, у меня есть на это свои причины. Не всегда тот, кто громче всех кричит, приносит больше пользы.

— Я всегда был того же мнения. Не сердись. Я просто так сказал…

Но Вервей не позволил ему закончить разговор столь незначащим объяснением, ему хотелось во что бы то ни стало оправдаться.

— Ты мне не веришь? Клянусь тебе: если бы ты знал всю важность того дела, которым я сейчас занят, то воздержался бы от подобных высказываний.

Заметив, что говорит слишком громко и что прохожие стали оборачиваться, Вервей замолчал, насупился, и они двинулись дальше.

— Я не имею права сказать тебе больше. Слишком многое поставлено на карту, и тебе трудно понять…

Теперь настала очередь Марсиаля Гора раздраженно пожать плечами. В этих словах был весь Вервей, со своей напускной таинственностью, со своим вечным желанием произвести впечатление значительного лица, обладающего секретами государства.

— Бог ты мой, я тебе верю! — воскликнул фотограф. — И вовсе не собираюсь ни о чем тебя расспрашивать. Я еще раз тебе повторяю: все это меня больше не интересует.

Вскоре он покинул Вервея, позволив ему на прощание произнести несколько дежурных любезностей, словно и не было никакого спора. Вервей помог Гору сесть в такси и отпустил его лишь после того, как выразил обеспокоенность его судьбой, поинтересовался, как ему живется, не страдает ли он от одиночества и есть ли у него друзья. Гор долго не мог отделаться от ощущения, что за всей этой заботливостью нет ничего, кроме фальши.

Когда он обогнул Люксембургский сад, то обнаружил, что там все спокойно и нет ни малейших признаков уличных волнений. Казалось, старый Монпарнас презирал безумие толпы, и Марсиаль Гор чувствовал себя в согласии с духом своего квартала.

В гостинице он сразу прошел в бар, чтобы посмотреть, не сидит ли там Эрст, который должен был прийти к нему вечером. Эрста не было. Скорее всего, царившая в Париже атмосфера мятежа осложнила его работу. Марсиаль решил сначала подождать его в баре, но потом передумал и поднялся в свой номер, оставив для друга записку.

Расположенный на не слишком оживленной улице, неподалеку от церкви Нотр-Дам-де-Шан, отель был тихим и довольно комфортабельным. Фотограф достаточно долго прожил в нем и уже привык к нему. Здесь он всегда останавливался раньше, возвратившись из очередной экспедиции, и здесь же устроил свою постоянную резиденцию, когда отказался от поездок.

Добравшись до своей площадки, он остановился у двери соседнего номера. Это была комната Ольги. Вот уже больше часа он перебирал в уме пыльные воспоминания, и сейчас ему пришло в голову, что лучше поискать какие-нибудь другие развлечения. Некоторое время он неподвижно стоял у двери, раздумывая, постучать или пойти к себе; образ Ольги, возникший перед глазами, отгонял прочь призраки прошлого.

Любопытная девушка эта Ольга. Ольга… Пулен, кажется, — он не был уверен, что правильно запомнил ее фамилию, приятная особа, конечно, хотя ведет себя несколько странновато. Он вспомнил, как несколько дней тому назад она бросилась к нему в объятия, так обескуражив его своим поступком, что он до сих пор еще не мог прийти в себя.