Пьер Буль - Фотограф

Он говорил долго, почти не глядя на нее, и каждый снимок требовал комментариев, а то и целого нового рассказа. Когда он добрался до последнего кадра (где был запечатлен как раз тот алжирец, который оказался виновником его инвалидности), взгляд Ольги встретился с его взглядом, и ему почудилось, что он прочел в нем такое же волнение, какое испытывал в эту минуту сам. Так во всяком случае ему показалось в тот момент, может быть, просто потому, что он отвык от подобных ситуаций. Когда он задумался — у него была привычка вновь мысленно переживать и анализировать события, которые внесли смуту в его сознание, пытаться понять их внутренние пружины — это волнение показалось ему труднообъяснимым. Он начинал подозревать девушку в том, что она просто играла комедию и с какой-то почти дьявольской ловкостью имитировала чувства, которых вовсе не испытывала. А минутой позже он уже сердился на себя за подобное предположение.

Каковы бы ни были ее чувства либо ее мотивы, она легко и непринужденно упала в его объятия и стала его любовницей. Все произошло без особых осложнений. Он больше всего на свете любил простоту, и она, видимо, тоже ее ценила… «И все-таки странно», — повторял он, думая об этом приключении. Впрочем, возможно, это его собственный сложный характер заставлял его усматривать некую странность в совершенно нормальном поведении. Такого рода недоверчивость грозила превратиться у него в манию. Вот только что он был склонен считать лицемерной, почти подозрительной любезность Вервея. А теперь настороженно исследует порывы влюбленной женщины. Воистину нужно быть Марсиалем Гором, чтобы постоянно держать себя в таком напряжении.

Он привычно пожал плечами и, поколебавшись еще немного, тихо прошел к себе в номер, решив не стучаться в дверь своей подруги. В конце концов, у него еще будет время увидеться с ней — сегодня вечером или, может быть, завтра, если Эрст не засидится допоздна. Нужно было отдать ей должное: она не осложняла его полубогемную жизнь старого холостяка, упорно отстаивающего свою независимость, и он был ей за это признателен. Он любил иногда побыть в одиночестве и не смог бы вынести женщину, которая каждую минуту вмешивалась бы в его жизнь. Ничего подобного с Ольгой Пулен — если он правильно запомнил ее фамилию. Она не хотела ни в чем ему мешать, не хотела доставлять ему никаких хлопот и приложила немало усилий, чтобы дать ему понять это, чем еще больше удивила его.

Ее, казалось, вполне устраивала возможность время от времени проводить с ним несколько часов, никогда не навязывая ему свое присутствие. Она никогда не просила «вывести» ее куда-нибудь, никогда не выражала желания быть представленной его друзьям, кстати, друзьям весьма немногочисленным, трем или четырем таким же богемным личностям, как он сам или как Эрст, которые в свои сорок или пятьдесят лет продолжали жить, точно постаревшие студенты, хранящие верность своим любимым развлечениям в виде бриджа, бильярда и шахмат, которым они предавались в прокуренных кафе на левом берегу Сены.

— В общем, идеальная для меня женщина, — пробормотал фотограф, кладя свою аппаратуру на кровать.

Это была констатация очевидного, но обилие положительных качеств, которые нельзя было не признать в Ольге, побуждало его вновь и вновь находить странным стечение обстоятельств, благодаря которым пересеклись их пути.

Телефонный звонок застал его в момент, когда он, приняв душ и продолжая думать об Ольге, расхаживал в халате по комнате. Это был Эрст, звонивший из бара.

— Это ты? Я переодеваюсь. У меня был трудный день. Буду готов через десять минут. Ты подождешь меня в баре или поднимешься сюда?

Эрст сказал Марсиалю, чтобы тот не торопился. Он зашел только пожать ему руку, поскольку вечер у него оказался занятым, и поужинать вместе, как они собирались, им не удастся.

— Тогда поднимайся и скажи бармену, чтобы он принес нам выпить в номер. Пять минут у тебя, наверное, все-таки найдется.

Когда он открыл дверь Эрсту, в соседней комнате послышался легкий шум. Ольга, должно быть, находилась у себя и наверняка слышала, что Марсиаль принимает друга. Но он знал, что она по обыкновению никак не даст о себе знать. Он улыбнулся — Марсиаль ценил подобный такт. Он и сам при аналогичных обстоятельствах поступил бы так же. В конце концов, такое взаимопонимание могло заменить собой любовь, на которую сейчас он был неспособен; к тому же он подозревал, что она тоже, несмотря на все проявления нежности, держит его в стороне от своих повседневных забот.