Лариса Райт - Плач льва

Трудностей такая позиция у мужчины не вызывала: сначала было слишком больно, потом стало привычным, затем удобным. Он настолько вжился в литературный образ волка-одиночки, что сопротивлялся всякий раз, когда жизнь пыталась протянуть ему руку помощи и заставить-таки своего героя перевернуть страницу и начать если не новый роман, то хотя бы рассказ с сюжетом, отличным от тех, которые обычно составляли его будни. До трагедии он не успел обрасти друзьями в Москве, да и не был юным, чтобы хотеть и пытаться с кем-то сблизиться. Это дети могут подружиться за пять минут с ощущением, что каждое знакомство — важнейшее событие в их жизни, а взрослые способны годами сидеть за соседними столами в офисах и не знать друг о друге ровным счетом ничего, кроме имени. И их это не будет ни тяготить, ни нервировать, ни заботить. Новыми друзьями Артем не обзавелся, а старые связи восстановить не пытался. И хотя многие, услышав о трагедии, звонили с соболезнованиями, предлагали помощь и даже приезжали, встречи эти не убедили Артема ни в чем, кроме одного: общение с людьми из прошлой жизни для него непереносимо. Никто не мог гарантировать того, что он избежит ситуации, когда кто-нибудь из друзей вдруг скажет такое понятное и настолько часто звучащее в разговорах давно знакомых людей: «А помнишь?» Кто-то произнесет, а Артему придется вспомнить, снова почувствовать, вновь пережить. Ведь в прошлом были не только эти люди, которые продолжали улыбаться, хлопать его по спине, пожимать руки, будто ничего не случилось, но там были и те, для воспоминаний о которых Артем не нуждался в пресловутом дружеском «а помнишь?».

Конечно, знакомых у мужчины было много, круг клиентов-собачников постоянно расширялся, и, несмотря на то что Артем помнил не только кличку, но и особенности характера каждой собаки, с которой работал в данное время, или в прошлом месяце, или семь лет назад, информация о хозяевах в его голове занимала немного места, а если и задерживалась там, то только потому, что какой-нибудь человек сам неоднократно докладывал о том, кто он, что он, где и когда. В большинстве случаев с такими людьми отношения у Артема не прерывались и после того, как их собаки заканчивали курс обучения. Нет, Артем не стремился поддерживать связь, это они не давали ей разрушиться: звонили, интересовались, спрашивали совета. Бывало, и сам Артем оттаивал и обращался к ним за помощью, но всегда за деловой: с праздниками никого не поздравлял, семейным положением не интересовался, чаев не распивал. Было ли это ограничение душевной близости осознанным, или какие-то глубокие внутренние установки не позволяли Артему снова открыться миру, разобраться в этом он не пытался. Его устраивало то количество общения, которое он получал, а отдавать, кроме знаний и опыта, ему было нечего: души не стало, она заплесневела и превратилась в пыль, и всеми силами старался Артем отгородиться от всего на свете, что могло склеить осколки этой души. Поэтому и не стремился вернуть себе равновесие, потерянное при встрече с Вероникой, поэтому и отменял занятия, поэтому и не назначал свиданий, которые случались время от времени (телесные раны всегда заживают быстрее), поэтому и не приходил к Никите, поэтому и не реагировал на призывы его матери:

— Мальчик соскучился. Может, придешь?

— А девочка?

— Ника? При чем тут она?

— Она уехала?

— Артем, она больше не уедет.

— …

— Пойми, с Никитой стало гораздо легче. Кроме того, он тянется к сестре, они прекрасно ладят. Она даже водит его на занятия и…

— И я не понимаю, зачем ему в таком случае мои визиты.

— Если тебе настолько неприятна моя дочь, хотя я не имею ни малейшего представления почему, хотя бы позови его к себе в гости. Что должен чувствовать ребенок? Что его оставили, предали? Опять предали, уже в который раз.

— Брось! Дети, конечно, переживают, и, возможно, не меньше взрослых, но новые впечатления делают эти переживания кратковременными. А с Никитой теперь все время сестра.

— Для аутистов животные подчас важнее людей, ты же знаешь.

— Так речь не обо мне, а о Марте? С этого и надо было начинать. Послушай, это не проблема, в центре, куда ты его водишь на Томатиса, или как там его, есть канисотерапия. И с собаками там к тому же работают психологи, а не дрессировщики. Так что эффект должен быть хорошим.

— Ты ошибаешься.

— Проверь.

— Уже. Он не играет с другими собаками, даже не подходит к ним. Последний раз даже пришлось выйти из класса. Он ничего не делает, только озирается и бубнит все время: «Марта! Марта!» У тебя есть хоть капля сострадания? Ты же дрессировщик! Кому, как не тебе, следовать установкам Экзюпери: мы в ответе за тех, кого приручили? Или я не права?