Лариса Райт - Плач льва

— Извини. Сам не знаю, что произошло. Как-то провалился, и все.

— Надеюсь, сновидение было приятным…

Артем морщится.

— Не помню.

Девушка бросает взгляд на диванную подушку, брови ползут вверх в немом изумлении:

— Ты что, плакал?

Представить себе этого решительного мужчину, у которого всегда и для всего найдется выход, беспомощно проливающим слезы, решительно невозможно.

— Я? Плакал? — Артем и сам удивленно смотрит на странные следы, ощущает какое-то пощипывание в глазах, чувствует корочки, образовавшиеся в их уголках, и внезапно вспоминает: цирк, Диана, тот самый день… — Ничего я не плакал. Что за чушь! Где мальчик?

Женщина отступает, и мужчине открывается картина происходящего за ее спиной. Ребенок забыл о кубиках. Он сидит на ковре по-турецки и раскачивается из стороны в сторону, ухватив руками передние лапы лежащей напротив овчарки. Вроде бы обычное монотонное действие, пришедшее на смену другому, такому же однообразному и ничего не значащему для окружающих. Но Артем торжествующе смотрит на маму малыша. Она улыбается в ответ. Мальчик, который до этого умел только громко и надрывно кричать, выражая панику, страх и неприятие окружающей действительности, сейчас пытается лепетать что-то добродушное, тихое, абсолютно непонятное, но от этого не менее значительное. Не менее значительное и чрезвычайно важное для двух взрослых, для которых в эту секунду совершенно безнадежная ситуация и тягостный диагноз неожиданно перестают быть таковыми.

Артем уже набирает в грудь воздуха, чтобы рассказать — о том, как он прочитал статью, как сразу подумал о Марте; о том, как он рад, что собака не подвела; о том, что теперь для ребенка, очевидно, придется купить своего пса и, скорее всего, овчарку, потому что, приняв эту породу, он может теперь отвергнуть все остальные; о том, что он — Артем — безусловно, поможет и найдет специально обученного щенка для работы с такими детьми и вообще поможет во всем и… Но он не успевает произнести и звука.

— Томатис подействовал, — восторженно объявляет молодая женщина. Она опускается рядом с ребенком и осторожно гладит его по голове. Мальчик не дергается и не отстраняется, продолжает качаться и усердно вокализировать:

— А-а-а… Оу-уо… Э-э-я…

— Что? Какой Томатис? Вам выписали новое лекарство? Ты сменила очередного врача? — Артем ничего не понимает. Ему кажется совершенно очевидным, что единственной причиной произошедших с ребенком перемен является его знакомство с собакой.

— Нет. К черту лекарства! От них никакого толка. Вот, послушай, — женщина протягивает Артему подключенные к магнитофону наушники и, как только он надевает их, включает запись.

Через некоторое время мужчина в недоумении спрашивает:

— И что?

— Это я у тебя должна спросить, — собеседница кивает на наушники, — что там?

— Моцарт. Только какой-то странный, — пожимает плечами Артем.

Его ответ, судя по всему, доставляет женщине непередаваемое удовольствие. Ее лицо расплывается в лукавой торжествующей улыбке:

— Правильно, странный. Сначала ты слышишь музыку без высокочастотных звуков, потом без низкочастотных. Они вырезаны, и поэтому мышцы твоего уха — молоточек и стремечко — в это время тренируются: то расслабляются, то напрягаются, а диапазон твоего слухового восприятия расширяется, понятно?

— Ничего не понятно. И при чем тут Томатис?

— Альфред Томатис — французский отоларинголог, придумавший этот метод развития слухового восприятия. С помощью специального аппарата, его называют «электронное ухо», звуки видоизменяют таким образом, что уши человека слышат и воспринимают те звуки, которые не воспринимались раньше. Мозг начинает работать активнее и перерабатывает различную информацию. Переработанные звуки усиливают желание услышать и, как следствие, развивают потребность в коммуникации. Представляешь, он изобрел свое «ухо» еще в середине прошлого века, а мне только пару недель назад посоветовали попробовать, и уже заметны результаты. Кстати, необязательно иметь проблемы с речью для того, чтобы слушать подобные записи. Говорят, они развивают музыкальный слух и способности к изучению иностранных языков. Но до иностранных, конечно, нам еще далеко. Нам бы как-нибудь с русским, да, малыш? — Она снова гладит ребенка по голове и мечтательно добавляет: — Хотя, кто знает…

— А почему Моцарт? — спрашивает Артем не из любопытства, а потому, что больше ему сказать нечего. Его теория терапии рассыпалась, как карточный домик. Метод Артема Порошина оказался никуда не годным фантомом.