Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

— Крупномерный лесоматериал.

— А что из него производят?

— То есть?

— Кто этот крупномерный лес получает?

— Его отправляют на лесопильни. — Лесничий счастлив, что может ответить на вопросы жены.

Лесничиха сегодня полна женственной прелести, как в былые времена. Сорвав листочек белой акации, она гадает: любит, не любит, плюнет, поцелует…

Еще она хочет знать, куда будет отправлен тот штабель крупномерного лесоматериала, перед которым они стоят.

— На майбергскую лесопильню, кошечка моя!

— Весь этот крупномерный лес пойдет в Майберг? — Как она прелестно умеет удивляться. — А господин Рамш, выходит, ничего не получит для своей лесопильни?

Теперь уже удивляется лесничий. Его нежные взгляды приобретают иную окраску. Он ведь в лесу, а не дома под красновато-розовым абажуром. Фрау Штамм пугается. Довольно щебетать о деревьях и пиломатериалах! Лесничий поворачивается и идет к дому.

Фрау Штамм нелегко поспевать за мужем. Она пробует смягчить его доброе сердце, останавливается, снимает туфлю, трет себе ногу и стонет. Не берет! В эти минуты у лесничего сердце — твердая древесина. Скальный дуб!

Лесничий выгоняет корову из хлева и идет с нею в деревню. Там он привязывает рогатую беднягу под окном Рамшева кабинета. Вот ваша корова!

Рамш удивлен до крайности.

— Что, она молока не дает или у нее обнаружились какие-нибудь дефекты?

— Она опасна. — Больше Штамм на эту тему распространяться не желает. Хватит с него коровьих дел.

Но пятерку его коз успели прирезать.

— What a pity! [61] Как жаль! (англ.)

— Pity или не pity, а вон она стоит, ваша корова!

Рамш быстро прикидывает в уме: пять коз по семьдесят марок за штуку составляет триста пятьдесят. Он протягивает лесничему деньги. Тот мешкает. Но в конце концов он ведь не шествует по пути, усыпанному розами и лилиями; за здорово живешь привязывать к коровьему хвосту стомарковую бумажку, посланную Рамшу, нет, на это он не согласен.

Рамшу ста марок никто не передавал.

— So sorry! [62] Очень сожалею! (англ.) — Но поскольку порядочный человек это утверждает, значит, все дело в забывчивости Мампе Горемыки.

— Вот еще сто марок, please! Быть внимательным — моя обязанность.

Лесничий сует деньги в карман и уходит, не простившись.

Если у Мампе Горемыки достаточно денег, он пьет четыре дня подряд и с помощью водянисто-прозрачной водки окрашивает себя самого и весь мир в ярко-розовый цвет. Но на пятый день, когда голова его, кажется, вся утыкана осколками стекла и даже волосы болят, он хватает себя за ворот, трясет что есть силы и корит:

— Шливин, Шливин, чем же ты кончишь?

Из деревенских жителей те, что помоложе, не очень-то верят, что Мампе Горемыка в свое время звался Шливином и был искусным портным. Те, что постарше, вспоминают с содроганием, как управляющий баронским имением соблазнил молодую жену портного и довел ее до смерти. Шливин, ожидавший от этой женщины первого своего ребенка, после ее смерти озлобился не на тех, кто способствовал ее гибели, а на весь мир; отныне он только и делал, что просветлял водкой свои мрачные думы. Со временем боль притупилась, взгляд стал не таким угрюмым, но благоприобретенные привычки налипли на него, как репей на платье нищего. Шливин пропил свою портновскую мастерскую и начал время от времени ходить на заработки, но рабочим считался ненадежным. Свои, деревенские, не страдавшие от его горя так долго, как он, придумали для него насмешливую кличку и всячески его дразнили.

Исключением был только старый хозяин лесопильни Рамш. Шливину разрешалось приходить к нему поплакаться. Хозяин в полуха, но слушал его. На то имелись свои причины: даже суровому старому дельцу, с душою, покрывшейся коростой, — а таков был старик Рамш, — время от времени нужен человек, с которым можно вместе посетовать на судьбу.

Сначала хозяин выслушивал горькие жалобы Мампе Горемыки и устраивал ему головомойку. Случалось, что он при этом не выпускал из рук телефонной трубки. Пусть барышня из почтового отделения тоже слышит его отповедь и мотает себе на ус.

— Ну что ты несешь? Конец тебе приходит? Ни одному человеку не приходит конец, покуда господь бог не осудил его. Несчастный ты пропойца, забулдыга проклятый, тебе бы только надрызгаться, выпивоха эдакий, пивная бочка! У тебя душа в спирте утонула, скоро водка из ушей потечет! На Страшном суде господь тебя подожжет, как факел. Ну что ты сюда приходишь плакаться? Марш на кухню! Нажрись и иди лес валить!