Тут он что-то, очевидно, уловил в моих глазах, потому что засмеялся и плеснул на дно стаканов по чуть-чуть.
— Об атомных реакторах ты, что ли? — спросил я. — Так я о них читал совсем недавно. Как бы всем о том известно. Там три огромных атомных реактора стоят. Расскажи мне, что тебя свихнуло.
Далее прямую речь моего собеседника я воспроизводить не берусь, ибо пишу не художественное произведение и литературности боюсь, как в детстве — темноты. А все услышанное мной и было как бы литературой, ибо сгущено до некой апокалиптической картины. Наша выпивка была тут только соусом или подливой.
Еще в конце сороковых годов геологами было названо это место как наилучшее для гигантского подземного сооружения. Скорее города подземного, каким и стал он постепенно. И до глубины чуть ли не триста метров было расчищено подземными взрывами пространство, по объему — чуть ли не более, чем все московское метро. Только это была скальная порода, крепчайший базальт, ибо империя строила наверняка, с учетом мировой войны. Да и вручную били, очевидно, ибо несметное количество рабов сюда было привезено. Они и жили под землей, и погибали там. Какая смертность там была — нетрудно догадаться. Самое кошмарное, сказал мне собеседник, что и посегодня нет нигде ни одного воспоминания об этом месте — то ли там никто не уцелел, то ли убиты были все умышленно, уж очень важный был объект. Я этих слов его потом не проверял — и не было душевных сил, и очень было страшно, что окажется это правдой, ибо запросто могло так быть, ведь мы и до сих пор практически не знаем почти ничего о подлинном размахе того времени в убийстве собственного населения.
А далее пошли какие-то детали технологии, которые и переврать я запросто могу. Полученный в реакторах уран в виде раствора в царской водке (смесь азотной и соляной кислоты) тек по трубам на обогатительную фабрику, где получался из него плутоний — начинка ядерных боеголовок для ракет. Ракеты тут же делались — в наземном городке. А трубы эти были — золотые, ибо золото устойчивей всего к разъедающему воздействию царской водки. Общим весом эти трубы были в несколько десятков тонн, и раз в несколько лет их целиком меняли. Ибо все-таки и проедалось золото и, главное, делалось радиоактивным. Эти трубы после сменки захоранивались где-то, и вообще чудовищные были там организованы пространства для захоронения всяких гибельных отходов. Жидкость радиоактивную, например, сливали в специально пробуренные скважины, хотя о течениях подпочвенных вод на такой глубине в точности ничего неизвестно. От Красноярска как бы в нескольких десятках километров, только мы ж не знаем, в каком направлении, шла проходка под землей. Мы, быть может, над ними сейчас и сидим. Под Енисеем они запросто прошли — под тем берегом уже такое же внутри горы пространство сделано. А после порешили делать эти трубы из особых видов стали, но несметное количество излучающего смерть золота навечно где-то захоронено там под землей.
— Навечно ли? — машинально переспросил я.
— Об этом я и говорю тебе, — спокойно ответил Миша. — Ты ведь слушал и все время думал, что я тебе о варианте Чернобыля талдычу, это тоже вовсе не исключено по нашему российскому разъебайству. Только я тебе о золотишке говорю, до которого охотники вот-вот найдутся. Ведь платину с обогатительной фабрики уже давно воруют, а пару лет назад какой-то сумашай и толику оружейного плутония украл, пытался его продать американам, сам читал в газете.
Я внезапно ясно ощутил себя сталкером из романа Стругацких. Только смех у меня вышел хриплый и неуверенный. А Миша, это все мне рассказав, повеселел и оживился, словно побывал на исповеди или у врача. Мне показалось, что ему даже известны те охотники, которые уже вот-вот рискнут. Я только очень не хотел, чтоб он об этом проболтался мне. И спать очень хотелось. Он и сам смекнул, что время закругляться. Телефона у него не было, и он еще перед уходом пошутил насчет моей разбалованности, я уже отвык, что люди запросто живут без телефонов. Мы договорились повидаться у Андрея, только я уже не выбрался к нему. А после в Красноярск меня не приглашали. Ощущения свои после его ухода я описывать не стану, ибо повторяю, что боюсь литературности. С той поры, однако, если меня спрашивают, что я думаю о нынешней России, я по-прежнему твержу оптимистическое нечто, потому что очень хочется, чтоб так оно и было. А в памяти моей немедля возникает совместившийся уже, какой-то слипшийся кошмарный образ пламени подземного распада и торчащего над ним обшарпанного ленинского профиля.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу