Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

И я приехал. Мы немедленно сварили кофе. И мне стало жутко грустно, ибо кофе был обычен, как обшарпанные стены кухни, где мы сидели. Я рассказал хозяину свою историю, и он, бывалый сукин сын, со снисходительной усмешкой выслушал меня. Потом он подошел к телефону, позвонил кому-то, я насторожился, чтоб обидеться, но он звонил какому-то знакомому гурману. А вернувшись, объяснил мне, что обычный кофе самого распространенного сорта — арабика — у них в Питере наименован почему-то как «Плантейшен», и моя восторженная память связана отнюдь не с кофе, что ничуть не умаляет моих вкусовых свойств. А я сидел, печалясь и размышляя, думал я о странностях любви, и редактору довольно быстро стало ясно, что за бутылкой следует бежать ему. Что он и сделал.

История вторая — о другом. В одном немецком городке я встречен был местным устроителем концерта, мы пошли пить пиво и довольно быстро ощутили нашу общность в этой жизни, ощутили те взаимные приязнь и интерес друг к другу, что зовутся почему-то химией на сегодняшнем интеллигентном жаргоне. На предложение мое поговорить о странностях любви он реагировал с восторгом и пересказал недавний разговор свой со старинной приятельницей, встреченной случайно в его городе. Они зашли куда-то выпить, и она сказала:

— Ты, наверно, ходишь трахаться в бордель, у вас их тут полным-полно, все мужики рассказывают, как вернутся.

— Нет, — ответил он задумчиво, — ты знаешь, я за деньги не могу. И не потому, что денег нету или жалко, просто не могу, и все тут.

— Ой, тогда приезжай к нам в Россию, — воскликнула она, — у нас еще по-прежнему бесплатно сколько хочешь.

— Нет, — ответил он печально, — я уже и так, как в молодости, не могу, как кошки — сошлись и разбежались.

— А как же ты да можешь? — спросила она недоуменно.

— Знаешь, — сказал он честно, — я уже могу только по любви.

— Бедный! — искренне выдохнула она. — Значит, ты уже совсем не трахаешься!

А монолог одного вьетнамца в памяти моей хранится много лет — он некогда учился с моим другом в одном институте. Поначалу он учился где-то в Италии, потом во Франции, а после у родителей иссякли деньги, и приехал он учиться в государство, обучавшее бесплатно, то есть в щедрую советскую империю. А говорил он, отвечая на расспросы, с дивной лаконичностью:

— Очень хорошая женщина — молодая итальянская женщина. Очень много страсти надо молодая итальянская женщина. Очень тоже хорошая женщина — молодая французская женщина. Очень много денег надо молодая французская женщина. Самая хорошая женщина — молодая русская женщина. Ничего не надо молодая русская женщина!

Малодостоверную историю о космонавте Армстронге излагали мне с поминутной клятвой, что подлинная. Он ведь, как известно, первым побывал на Луне, там же произнес перед камерой свои знаменитые слова, что маленький его шаг по Луне есть на самом деле огромный шаг всего человечества, и это все, что я о нем знаю. А оказывается, чуть отвернувшись в сторону и улыбнувшись, произнес он еще слова загадочные — будто бы сказал он: «Гуд лак, мистер Хатсон». То есть пожелал удачи некоему неизвестному лицу (фамилию могу я путать, суть не в ней). И будто бы с тех пор, как ни терзали его журналисты и другие любопытные, Армстронг молчал, как советский партизан на допросе. Но прошло время, он решил, что уже можно, и рассказал. Его соседом (у них были рядом дома) некогда был человек с упомянутой выше фамилией. Они, как водится у американцев, совершенно не общались друг с другом, лишь раскланивались, изредка встречаясь, только как-то утром вывели машины из гаражей одновременно и вместо формального всегдашнего «как дела?» — сошлись и незаметно разговорились. Так открыто и настолько хорошо разговорились, что сосед — абсолютно вопреки американской традиции замкнутости дел семейных — вдруг посетовал Армстронгу на некую неполноту своей семейной жизни. То есть как бы все там обстояло хорошо, однако же его жена давно уже и наотрез отказывала ему в оральном сексе. И будет от меня тебе оральный секс, в запале говорила она ему в ответ на упреки, не раньше, чем нога человека ступит на Луну. А через какое-то время космонавт Армстронг ступил на Луну. Каково же было самообладание этого человека, если он и там внезапно вспомнил о соседе-бедолаге!

С этой историей содержательно рифмуется случай моего восхищенного изумления перед человеческим талантом. У нас тут в Иерусалиме жил симпатичный мужик Саша Елин. Я говорю это в прошедшем времени, поскольку он теперь в Россию возвратился. Многих уехавших евреев туда тянет, как известно, не слабее, чем козла — в огород, а преступника — на место преступления. Саша когда-то сочинил великолепное одностишие — «Скажи отцу, чтоб впредь предохранялся». Многие теперь приписывают его себе, но я-то знаю подлинного автора. И вот мы как-то ехали в машине, и я Саше этому сказал: