Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Это было много-много лет тому назад. Девочке Лиде шел тогда десятый год, и дивно грустные стихи она писала, и одно даже запомнила:

А училась она в третьем классе. И однажды на ботанике ее подружка закадычная Ритка Толмачева подняла вдруг руку и предательски сказала:

— А у Лиды Толстой нет тетради по ботанике!

Тетрадки действительно не было, и учительница на изготовление ее дала один лишь день. И до глубокой ночи мама Лиды ей отлаживала тетрадь по ботанике (теща: не сама же я бы ее делала!). И все забылось, стерлось, улеглось и обтесалось. Вы так думаете? Много лет спустя, уже они учились в институтах, было им по двадцать, и та Ритка Толмачева привела на вечеринку Сашку Блюмфельда, за которого горела выйти замуж. На ее беду подруга вспомнила тот случай — оказалось, что одиннадцать прошедших лет лишь усугубили пожар былого гнева. И Сашка Блюмфельд был уведен от невесты! Мне он на фиг был не нужен, я его свела за ту обиду, вспоминает теща сладострастно и злорадно.

Вот я сижу, перечисляю, вспоминаю, а решить я так и не могу: греховен все же гнев или естественен настолько, что и грех назвать его грехом. Опять же некая логическая связка тут сама собой напрашивается (прошу прощения за ненарошную мыслительность): во-первых, сказано давно, что если Бог решил кого-то наказать, то он лишает его разума.

А во-вторых, ничто наш разум так не помрачает, как внезапно вспыхивающий гнев. По-моему, такая связка силлогизмом называется. А то, что следует, опять неоднозначно. Следует из этого, что гнев — от Бога. Но зачем Он вводит нас в такое состояние? Чтоб наказать? Чтоб искусить соблазном выместить немедленно порыв душевный? Я не знаю. Только и ученые не знают. Часть из них считает, что порыв души надо немедля вымещать, а то различная невостребованная химия в дальнейшем организму повредит. Я где-то прочитал, что мудрые японцы выставляют в неких специально отведенных местах резиновых огромных кукол, и на них написано — начальник, полицейский, теща и так далее. И кукол этих можно бить, щипать — и вымещать тем самым накопившиеся чувства. Но, по-моему, только японцев это средство может утолить, у нас натуру много тяжелее обуздать, отсюда столько заявлений о побоях, на которые полиция в Израиле (милиция в России) смотрит с подобающей ухмылкой. А психологи иной научной школы полагают, что эмоции и можно, и необходимо прятать, — это, дескать, и доступно человеку, и полезно обществу. Не знаю. Только не согласен я ни с этими, ни с теми. На меня когда кричат во гневе — это, разумеется, неправильно (и даже грех), но я-то почему должен проглатывать обиду или раздражение, понять я не могу. А грех это или не грех — дело десятое, их у меня и без того довольно много.

С возрастом легко склониться в пользу хоть какого воздержания. А в том числе — и воздержания от гнева. Так уже понижен уровень энергии и сил, что прямо хоть цитируй назидательно Плутарха: «Гневно нападая на гневливого, мы умножаем грех». Однако же бывает гнев настолько праведный, что удержать его — грех несомненный, лишь бы сил хватило. Так я подошел к истории, которую не устаю с восторгом и почтением рассказывать любому встречному.

Со Львом Эммануиловичем Разгоном, царствие ему небесное, я был знаком еще с шестидесятых, мы в журнал «Знание — сила» вместе хаживали, в нем сотрудничая. Я к нему всегда с большой симпатией относился, но не более того. Он старше был меня на четверть века, и его всегдашняя веселость мне казалась стариковской наигранностью. Кроме того, я знал, что за две ходки отсидел Разгон семнадцать лет, и по своей тогдашней наглой и зеленой категоричности уверен был, что он о лагерях писать обязан, а не постные и мирные статьи и книжки об ученых. После оказалось, что такую книгу он писал, об этом знали только близкие друзья, но даже эта потрясающая книга о былом и пережитом — тоже никого и ничего не обличала, а дышала ровной и спокойной величавостью зоркого и проницательного летописца. Этим поражая еще круче — просто был такой характер у этого замечательного человека. Быстро стали мы сходиться, когда я уже вернулся из Сибири (он тогда меня и удостоил первого доверия — дал почитать куски из тайной еще книги). А в тот день, когда я праздновал свои полсотни лет, обрадовал меня Разгон безмерно. Ему предоставили первое слово, и он сказал мне:

— Игорь, я тебе желаю главного — чтоб ты пережил это блядство!