Стивен Кинг: Ярость

Они все улыбались Теду, в котором не осталось ничего человеческого. В эти короткие мгновения они выглядели богами, юными, мудрыми и прекрасными. А вот Тед богом не выглядел. По щекам стекали чернила. Переносица кровоточила. Один глаз смотрел куда-то вбок. Изо рта торчала бумага. Воздух с шумом вырывался из ноздрей.

Мне хватило времени, чтобы подумать: Мы это сделали. Мы прошли весь путь до конца.

Они набросились на него.

Перед тем как они ушли, я попросил Корки поднять шторы. Он их поднял, одну за другой. К школе съехались, как мне показалось, сотни патрульных машин, сбежались тысячи людей. До часа дня оставалось три минуты.

От солнечного света болели глаза.

— Прощайте, — сказал я.

— До свидания, — ответила Сандра.

Думаю, они все попрощались со мной, прежде чем выйти за дверь. Их шаги эхом отдавались в пустом коридоре. Я закрыл глаза и представил себе громадную сороконожку с надписью ГИГАНТЫ ДЖОРДЖИИ на каждой ноге. Когда я вновь открыл глаза, мои одноклассники пересекали изумрудно-зеленую лужайку. Я жалел, что идут они по траве, а не по дорожке. Даже после того, что произошло, к лужайке я питал самые теплые чувства.

И последнее, что мне в них запомнилось: измазанные чернилами руки.

Толпа поглотила их.

Один из репортеров, забыв про осторожность, подбежал к ним.

Последней смешалась с толпой Кэрол Гранджер. Мне показалось, что она оглянулась, но утверждать не берусь. Филбрик направился к школе. Фотовспышки накладывались одна на другую.

Времени оставалось в обрез. Я подошел к Теду, которого усадили у выкрашенной зеленой краской стены. Он сидел, широко разбросав ноги, под доской объявлений, большую часть которой занимали информационные бюллетени Математического общества Америки (их никто никогда не читал), комиксы (по мнению миссис Андервуд, очень смешные) и постер с изображением Бертрана Рассела и цитатой из его сочинений: «Наличие гравитации уже доказывает существование Бога». Но, думаю, любой школьник, знакомый с теорией сотворения мира, мог бы сказать Бертрану, что никакой гравитации нет и в помине: просто земля притягивает к себе.

Я присел на корточки рядом с Тедом. Вытащил бумажный кляп изо рта, положил на пол. Тед начал что-то бормотать.

— Тед.

Он смотрел мимо меня, за мое плечо.

— Тед, — повторил я, легонько похлопав по щеке.

Он отпрянул, вжавшись в стену, бешено вращая глазами.

— Тебе станет лучше, — пообещал я. — Ты полностью забудешь этот день.

Тед что-то промяукал.

— А может, и нет. Может, с него ты начнешь новую жизнь, Тед. Попытайся. Или это невозможно?

Так и вышло. Для нас обоих. А близость к Теду еще и нервировала меня.

Включился аппарат внутренней связи. Филбрик. Опять он пыхтел и фыркал.

— Декер?

— Весь внимание.

— Выходи с поднятыми руками.

Я вздохнул.

— Лучше бы тебе прийти и забрать меня, старина. Я что-то устал. Психоанализ отнимает все силы.

— Хорошо. — В голосе зазвучали жесткие нотки. — Через минуту класс забросают гранатами со слезоточивым газом.

— Вот это зря. — Я посмотрел на Теда, а тот продолжал вглядываться в пустоту. Наверное, видел там что-то вкусное, потому что по подбородку текла слюна. — Ты забыл пересчитать головы. Один из них все еще здесь. Он ранен. — В последнем я несколько приукрасил ситуацию.

— Кто? — Голос мгновенно наполнила тревога.

— Тед Джонс.

— Рана серьезная?

— Наколол мизинец на ноге.

— Его там нет. Ты лжешь.

— Я не стал бы лгать тебе, Филбрик, и ставить под удар наши столь прекрасно складывающиеся взаимоотношения.

Нет ответа. Лишь пыхтение да фырканье.

— Спускайся вниз, — пригласил его я. — Револьвер разряжен. Лежит в ящике стола. Мы даже сможем сыграть пару партий в криббидж, а потом ты выведешь меня из школы и расскажешь газетчикам, как тебе это удалось. Возможно, даже попадешь на обложку «Тайм».

Щелчок. Он выключил интерком.

Я закрыл глаза, закрыл лицо руками. Перед собой я видел только серое. Ничего, кроме серого. Ни единой белой вспышки. Не знаю уж почему, но я подумал о новогодней ночи, когда люди толпятся на Таймс-сквер и кричат, как шакалы, когда сверкающие звезды праздничного фейерверка спускаются вниз, чтобы своим блеклым сиянием озарить все триста шестьдесят пять дней нового года в этом лучшем из возможных миров. Меня всегда занимал вопрос, каково это, попасть в такую вот толпу, где ты можешь кричать, но не слышать своего голоса, где твоя индивидуальность растворяется в общей массе, где нет личностей, а есть стадо.