Бернард Маламуд - Идиоты первыми

Фидельман заранее заказал себе номер в недорогой гостинице, недалеко от вокзала, рядом с очень удобной конечной остановкой автобусов. Сразу, по укоренившейся привычке, он выработал жесткое расписание. Он всегда боялся терять время, как будто в этом был единственный его талант — что, разумеется, не соответствовало истине, — Фидельман знал, что он ко всему еще и очень честолюбив. Вскоре он распределил время так, чтобы работать как можно больше. По утрам он обычно ходил в итальянские библиотеки, просматривал каталоги и архивы, читал при скверном освещении и делал подробные записи. После второго завтрака он часок дремал, потом часам к четырем, когда вновь открывались церкви и музеи, он торопился туда со списком картин и фресок, которые ему надо было посмотреть. Хотя он и очень стремился во Флоренцию, его немного огорчало, что не все в Риме удастся посмотреть, Фидельман дал себе слово непременно вернуться сюда, если позволят финансы, может быть, к весне, и посмотреть все, что хотелось.

К вечеру он старался передохнуть, успокоить нервы. Обедал он поздно, как все римляне, с удовольствием выпивал пол-литра белого вина, выкуривал сигарету. Он любил погулять после обеда, особенно по старинным кварталам, у Тибра. Где-то он прочел, что там под ногами развалины древнего Рима. Его вдохновляло, что он, Артур Фидельман, уроженец Бронкса, ходит по всем этим историческим местам. Таинственная штука — история, и воспоминание о неведомых событиях в чем-то лежит на тебе тяжелым грузом, а в чем-то доставляет ощутимую радость. Оно тебя и возносит и угнетает — Фидельман не понимал, чем именно, и знал только, что его уносило в такие дебри, из которых ему не выбраться. Может быть, творческому человеку, художнику, такие переживания шли на пользу, но критику они не нужны. Критик, думал Фидельман, должен жить черным хлебом фактов. Он без конца бродил по извилистым берегам реки, глядя в усеянное звездами небо. Однажды, просидев несколько дней в музее Ватикана, он увидел сонмы ангелов — синих, белых, золотых, тающих в небесах. Бог мой, подумал Фидельман, нельзя так переутомлять глаза. Но, вернувшись к себе, он иногда писал до полуночи.

Как-то поздно вечером, через неделю после приезда в Рим, когда Фидельман делал заметки о византийской мозаике, которую он смотрел в этот день, в дверь постучали, и хотя молодому исследователю, погруженному в работу, показалось, что он не говорил «avanti», но, как видно, он ошибся, потому что дверь открылась и вместо ангела явился Зускинд в рубашке и мешковатых брючках.

Фидельман, уже почти забывший о беженце — во всяком случае, он ни разу о нем не вспомнил, — удивленно привстал.

— Зускинд! — воскликнул он. — Как вы сюда попали?

Зускинд стоял не двигаясь, потом ответил с усталой усмешкой:

— Говоря откровенно, я знаком с портье.

— Но как вы узнали, где я живу?

— Увидел вас на улице и пошел за вами следом.

— Вы хотите сказать, что встретили меня случайно?

— А как еще? Или вы мне оставили свой адрес?

Фидельман снова уселся в кресло:

— Чем могу служить, Зускинд? — Голос у него был суровый.

Беженец откашлялся.

— Профессор, днем еще тепло, но ночью уже холодно. Вы видите, как я хожу — я же голый! — Он протянул синеватые руки, покрытые пупырышками гусиной кожи. — Вот я и пришел вас спросить: может, вы передумали насчет вашего старого костюма, может, вы мне его отдадите?

— Кто вам сказал, что костюм старый? — Голос у Фидельмана помимо воли стал грубым.

— Раз один костюм новый, так значит другой — старый.

— Не обязательно. Вот что, Зускинд, костюма для вас у меня нет. Тот, что висит в шкафу, я носил не больше года, и раздаривать такие вещи мне не по средствам. А кроме того, он габардиновый, почти что летний.

— Мне он сгодится на все сезоны.

Подумав, Фидельман вынул бумажник и отсчитал четыре доллара. Он подал их Зускинду.

— Купите себе теплый свитер.

Зускинд тоже пересчитал деньги.

— Если уже четыре, — сказал он, — так почему не пять?

Фидельман вспыхнул. Вот нахальство!

— Потому что я могу дать только четыре, — ответил он. — Это две тысячи пятьсот лир. Вам хватит на теплый свитер и еще кое-что останется.

— Мне же нужен костюм, — сказал Зускинд. — Дни еще теплые, а вот ночи уже холодные. — Он потер голые руки. — Я уже не говорю, что мне еще нужно.

— Вы бы хоть рукава опустили, если вам холодно.

— Очень мне это поможет?

— Слушайте, Зускинд, — мягко проговорил Фидельман. — Я бы с удовольствием отдал вам костюм, если бы мог себе позволить такой расход. Но я не могу. У меня еле хватит денег, чтобы прожить тут год. Я вам уже сказал, что я до сих пор должен сестре. Почему вы не попробуете найти какую-нибудь работу, пусть самую черную? Я уверен, что через некоторое время вы добьетесь приличного места.