Патрик Бессон - Дом одинокого молодого человека - Французские писатели о молодежи

Дрожа от ужаса, Жак Руссен подбегает к раненому. Робер еще дышит и, узнав своего старого приятеля, вымученно улыбаясь, бормочет:

— Ты видишь, Руссен. Пришел твой черед. Тебе играть.

Камю перестал жать на педали велосипеда. Последние два часа каждое движение давалось ему с неимоверным трудом. Однако икры, ляжки, живот так неистово сопротивлялись этой пытке, что, когда он положил ей конец, страдания его удвоились. Он надолго застыл в неподвижности, испытывая такие муки, что у него даже вырвался по-детски жалобный крик, — лишь после этого он вновь почувствовал чудесную легкость во всем теле, почти благодать.

Он слез наконец с велосипеда, слегка шатаясь, как моряк, ступивший на твердую землю. Ноги его словно разучились ходить — он мог только вертеться на месте, как белка, запертая в клетке. Он уселся на обочине, бросив рядом свой драгоценный велосипед, покупка которого вконец его разорила; каждое воскресенье он старательно, точно часовщик, прочищал машину, а теперь бросил ее как попало в траву и принялся злобно разглядывать. Он не замечал уже элегантности линий, а видел лишь колючий скелет, скованный холодной жесткостью — орудие пытки, хирургический инструмент…

«На этот раз, — подумал Камю, — все, кончено!» И хотя вокруг никого не было, он громко повторил:

— Все, кончено!

Он видел, как его обгоняли все двадцать девять конкурентов — сначала связками, потом поодиночке; они приветствовали его, взмахнув на ходу рукою в перчатке, — жест по сути дружеский, но всякий раз все больше унижавший его. А когда его обошел и Дюкрок (которого остальные прозвали «малахольным»), самый последний — нет, предпоследний! — Камю постарался выжать из себя все, пустил в ход последние резервы сил: «Дюкрок — нет уж, дудки! Жми… жми…» Долгую минуту они шли колесо в колесо, а потом, без особых усилий, малахольный Дюкрок оторвался от него. И сделал гнусный жест рукой напоследок, уже скрываясь за поворотом.

«Все, кончено, — решил Камю. — Я не доберусь даже до финишной прямой. Правила? Да знаю, знаю, но раз уж завтра я все равно пошлю в клуб просьбу об отчислении… И больше никогда, никогда не сяду на это чертово, проклятущее, сволочное седло! Продам велосипед — естественно, дешевле — и куплю мопед. А в субботу выйду прогуляться вместо того, чтобы подыхать и выставлять себя на посмешище… Впрочем, „Камю“ совсем ведь на чемпионское имя. „КАМЮ ЛИДИРУЕТ В СВОЕЙ ГРУППЕ“, „ЖЕЛТАЯ МАЙКА ДОСТАЕТСЯ КАМЮ“. Чего там говорить! Им ведь подавай лишь иностранное или какое-нибудь шутовское имя!»

— A-а, вот он, из тех самых! — Тоненький голосок выкрикнул эти слова с азартом, будто гнездо разорили.

— Глядите, ребята, вот он, из тех самых!

Появившаяся как из-под земли ватага школьников сгрудилась вокруг изможденного гонщика.

— Говорил же я тебе, что после уроков мы еще успеем их увидеть!

— Да, но остался-то всего один…

— Может, он заблудился?

— Ты что, спятил?! Он просто первый — у него в запасе время есть, вот он и отдыхает.

— Мсье, вас как зовут?

— Камю, — смущенно ответил он так, будто всякому было ясно, что он никогда не станет чемпионом.

— Камю… ух ты! — воскликнул кто-то из мальчишек, желая подзавести остальных. — Я о нем слышал. Он же выиграл критериум (это таинственное слово пленило его) — точно говорю.

— Даешь, Камю! — выкрикнул другой школьник, подкидывая в воздух берет.

Одним движением плеча они сбросили со спины ранцы, и квадрат газона превратился в бивак.

— А вы устали?

— По правде говоря, немного.

— А сколько вы уже прошли?

Камю удвоил дистанцию.

— Почти сто двадцать, — небрежно ответил он.

— Сто двадцать? Чувствуешь?

— Вот это класс, — закричал мальчишка в берете и запрыгал на месте.

— А много еще осталось?

— Пустяки! (Однако он не прошел бы и этого.)

— А остальные далеко?

— Да, пока еще, — ответил вконец смущенный Камю.

— Надо думать, кретин! Соображай, если бы они наступали ему на пятки, стал бы Камю останавливаться?

Внезапно Камю охватила паника: как ему теперь выбираться из этой дурацкой истории?

— Ладно, теперь, пожалуй, мне пора в седло. Привет, ребята!

Он поднялся, но чуть было не рухнул снова — ляжки опять точно пронзило иголками, а спина не распрямлялась, будто старая проржавевшая пружина.

— Мсье Камю, — церемонно обратился к нему начавший этот разговор школьник, — не могли бы вы устроить для нас спринт, только для нас? Ну, будто бы вы вышли на финишную прямую, а!