Патрик Бессон - Дом одинокого молодого человека - Французские писатели о молодежи

В начале моего знакомства с Мари-Жо я часто спрашивал фотографию: «Я познакомился с одной девушкой. Мы встречаемся каждый вечер. Мы сидим в кафе за бокалом вина, она мне рассказывает всякие истории, а я слушаю. Потом я провожаю ее до метро, она мне улыбается, говорит до свидания, и я возвращаюсь домой. Что ты об этом думаешь?»

Улыбка матери ничего об этом не думала. Много раз я допытывался: «У меня странное чувство к Мари-Жо. Я спрашиваю себя, что происходит. Каждый раз, когда я с ней встречаюсь, у меня, как и в первый день, складывается впечатление, что она заблудилась, что она где-то далеко от меня и зовет меня на помощь. Что мне делать?»

Никакого ответа. Больше о Мари-Жо я не спрашивал. Дни шли чередой, и каждое утро в семь часов я отправлялся из дома на площадь Республики, а вечером, как только закрывались двери магазина, — с площади Республики на Восточный вокзал.

Однажды вечером Мари-Жо не пришла на свидание. Не пришла она и на следующий день. На третий день я получил письмо. Она писала, что пыталась со мной связаться, приносила бесчисленные извинения и собиралась сообщить мне «нечто чрезвычайное». Когда мы снова с ней встретились, она показалась мне очень оживленной и беззаботной, она болтала без умолку, но ничего «чрезвычайного» не сообщала. Прощаясь, она взяла меня за руку — и вдруг ее глядевшие на меня глаза наполнились слезами. Я спросил, что ее тревожит. Она встряхнула головой и убежала. С тех пор мы встречались лишь время от времени. Я по-прежнему приходил в кафе напротив Восточного вокзала, ждал ее до 8 часов, затем возвращался домой, где иногда под дверью находил записку, письмо или телеграмму. Мари-Жо не писала длинных писем. Если же я не получал никаких известий, я звонил ей домой, и ее мать отвечала: «Мари-Жо ушла. Я не знаю куда. Я передам ей, что вы звонили». У ее матери был унылый, несколько натянутый голос. Я пытался представить себе, как она выглядит, но для меня она была всего лишь голосом, звуком и не имела лица. Прежде чем лечь спать, я поворачивался к фотографии, стоящей на ночном столике, и говорил: «Когда любишь кого-то, надо для этого человека что-то делать. Что я могу сделать для Мари-Жо?»

Некоторое время спустя — это было летом перед отпуском, — когда Мари-Жо пришла на свидание, я с трудом узнал ее. Она побледнела, губы были плотно сжаты, глаза блестели: она казалась такой маленькой, что хотелось ее обнять и согреть. Она села рядом со мной и, не говоря ни слова, впервые за все время нашего знакомства положила голову мне на плечо. Мы долго сидели так, не шелохнувшись. Затем почти против своей воли я заговорил. Я сказал ей:

— Для чего нужна любовь, если не можешь вылечить любимого человека? Ты больна, Мари-Жо, а я здоров. Мы должны с тобой поменяться.

Она ответила:

— Ты прав, я больна. Если бы ты знал чем…

— Мне незачем это знать.

— Ты не можешь меня вылечить…

— Ошибаешься, есть одно верное средство. Я просто возьму на себя твою болезнь. Мы поступим следующим образом. Каждый раз, когда у тебя появятся заботы или возникнут грустные мысли, ты отбросишь их, сказав: «Это для Мага». Я же тотчас об этом узнаю, потому что мне станет грустно, люди покажутся мне неприятными, по ночам мне будут сниться кошмары, возможно, у меня поднимется температура, и я слягу в постель. Ты же, наоборот, вновь станешь улыбаться, на твоих щеках опять появится румянец, тебе будет легче вставать по утрам, ты будешь лишь думать: «Мне не надо ни о чем беспокоиться, болен Маг, а не я, он обо всем позаботится».

Мари-Жо выпрямилась. Она непонимающе смотрела на меня. Вероятно, она подумала, что я шучу или сошел с ума. Тогда я сказал:

— Я говорю совершенно серьезно. Я уверен, что все получится. Надо только попробовать. Когда-то я читал стихотворение Бодлера «Искупление». Ты его знаешь? В нем говорится приблизительно о том же, только больной — это сам Бодлер, и он просит любимую женщину помочь ему! Мне кажется, что это вполне естественно. Стихи начинаются следующими словами:

Как видишь, идея принадлежит не мне, а кроме того, она не нова.

Мари-Жо в ответ рассмеялась:

— Но в ней нет и ничего хорошего. Если не ошибаюсь, твой Бодлер плохо кончил?

— Только потому, что его недостаточно любили.

— А ты меня достаточно любишь?

По крайней мере, я добился первого результата. В глазах Мари-Жо вновь появилась мягкость, взгляд ее стал увереннее, голос — звонче, и я наконец услышал ее смех, возвращающий меня к жизни.