— Ага, — машинально ответил Борис, думая, как завтра встретит его Ращупкин.
— Батя тут чехвостил тебя.
— А тебя? — усмехнулся Борис.
— Меня — нет, меня теперь не укусишь.
— Ну, это как взяться. Ты пить бросил? — спросил младшего лейтенанта.
— Пить — нет, — засмеялся тот, но тут же посерьезнел: — Без корочки офецеру нельзя. Все равно, когда подавать, сейчас или через год. Уж если решил, так лучше сразу… А то ты отсюда выскочил, а мне что — пропадать?..
— За что Журавль ругал? — спросил Борис.
— А так… За все сразу. Трус, говорит. В воздух стрелял, а потом сразу дёру. Говорит, дня лишнего здесь не потерплю. Документы готовы. Как приедет, пусть к начфину идет и все.
Утром Борис на развод не вышел. Сидел на койке и меланхолически разглядывал свои сапоги. Волхов уехал в отпуск и чистить обувь было нечем.
Заметив, что пуговица на левом погоне шинели оторвалась, он сорвал погон, а для симметрии и второй. В мятом кителе и бриджах, в невычищенных сапогах спустился к штабу. Никто навстречу не попадался.
Круглолицый начфин сидел в своей комнатенке с каким-то незнакомым мордатым младшим лейтенантом.
— Вот он, — кивнул начфин на Бориса. — С него возьмешь и как раз будет. А ты, Курчев, сдавай удостоверение, бери справку и вот три косых. По вчера рассчитал. За «молчи-молчи» выходное не положено.
Курчев выложил удостоверение личности, взял справку, которая до получения паспорта оставалась его единственным документом, расписался на отдельном листе ведомости и пересчитал купюры. Все были пятидесятками и здорово оттопырили карман.
— Куда кладешь? — усмехнулся начфин. — А ему?
Курчев понял, что мордатый младший лейтенант — это присланный в часть новый комсорг.
— У меня все плачено, — сказал и вынул из нагрудного кармана билет. Ему жаль было разменивать новые купюры.
— За март уплачено, — поглядел комсорг в свою новенькую ведомость, — а за апрель — нет.
— А сколько?
— Полтора процента, — усмехнулся начфин.
— Фью, — присвистнул Курчев. — Не пойдет. Апрель только начался. В Москве заплачу. Да и с выходного не положено.
— Положено со всего, — помрачнел комсорг.
— А мне двадцать шесть стукнуло…
— Что? Продлеваться не будете?
— Нет, — покачал головой Курчев и положил билет на стол.
— Ох и жмот, — восторженно засмеялся начфин, но Курчев не ответил и вышел.
В штабном коридоре, недалеко от тумбочки посыльного, заложив руки в карманы галифе, стоял, будто нарочно ожидая лейтенанта, капитан Зубихин.
— Здравия желаю, — сказал Борис.
— Привет. Освободился?
— Ага.
— Ну, тогда пошли. Чего-то тебе покажу, — взял Бориса под руку. Специально для тебя приехал.
— Еще чего? — вырвал Курчев руку. Ему казалось, что его арестовывают.
— Да не дрожи. Или совесть нечиста?
— В чем дело?
— Ни в чем. Хотел тебе кой-чего показать. А то уедешь и не узнаешь. Пойдем, жалеть не будешь.
— Некогда. Паспорт получать надо.
— Пошли, пошли. Все равно сегодня не успеешь.
— У тебя что — ордер на меня? — не выдержал Борис.
— Дурак, — сплюнул Зубихин. — С тобой же, как с человеком…
Они стояли на плацу и Курчеву казалось, что полк во все глаза глядит на них из окон.
— Надо, чтобы каждый человек разделил тетрадную страницу… медленно, словно трогал с места тяжелый состав, проговорил Зубихин, и Курчев побледнел, вздрогнул и припомнил сон про Сталина.
— Ну, чего стоишь? Пойдем отдам, — снова взял его под руку особист.
За пищеблоком, в тесной и темноватой (оттого, что с зимы не мыли окна) комнатенке Зубихин отпер сейф и протянул Борису несколько страниц довольно четкого третьего экземпляра.
— Сожги, дурак, и не пиши больше.
— Кто дал? — не выдержал лейтенант.
— Много будешь знать — загремишь… — пододвинул к краю стола консервную жестянку особист. — Пальцы не пали, — поднес он зажженную спичку к несчастному сочинению о фурштадтце.
— Садись, — кивнул на табурет. Сам сел на койку и, запустив руку куда-то к стене, вытащил початую бутылку московской.
— Не закусывать умеешь?
— Ага.
— Ну, тогда на. Стакан у меня, понимаешь, один.
«Конечно, кто же с тобой, кроме меня, пить будет!» — подумал Борис. Ваше здоровье, — взял и опрокинул налитое.
Особист кивнул, взял у него стакан и вылил себе все, что оставалось в бутылке.
— Думаешь, я зверь, да? — спросил, поморщась. — Нет, не зверь. Я почти два курса архитектурного кончил. Если б не война, я, может, дома бы строил. Думаешь, заливаю? — уставился на него Зубихин. — Нет, кончил. Не веришь?
Читать дальше