— Ты на что намекаешь? — холодно спросила Люда.
— А может, мне пойти в попы? — невинно заглянул ей в глаза Вадим. — Отпущу длинные волосы и бороду, стану венчать молодых, крестить в купели новорожденных, отпевать покойников… А ночью читать у гроба Библию и заучивать псалмы… — Он поднял глаза к небу: — Раба божья Людмила, ты веришь в господа бога?
— И я с этим человеком потеряла целый год! — с сожалением посмотрела на него девушка. — У тебя и на грош нет серьезности.
— Встань на колени, Людмила-аа-а, и я отпущу тебе грехи-и твои-и-и… Аминь!
— Ну и болтун! — Девушка бросила на него презрительный взгляд, потом повнимательнее взглянула на него: — Вадим, ты никак плачешь?
— Я? Плачу?! — неестественно громко рассмеялся он. — Пылинка от паровоза попала в глаз… Чтобы я плакал-рыдал? Такого никогда еще не бывало, женщина! Из меня, как из камня, слезу невозможно выдавить…
Он яростно тер рукавом зеленого кителя глаза, однако закушенная нижняя губа заметно дрожала, а глаза предательски блестели влагой.
— Я ни о чем не жалею, Вадим, — почуяв женским сердцем его дикую неустроенность и тоску, мягко заговорила девушка. — Мне было с тобой очень хорошо, весело… У тебя все еще устроится в жизни. Ты напишешь мне, да? Напишешь?
Высоко в небе прочертил кружевную белую полосу реактивный самолет. Вадим долго смотрел вверх, серебряный крестик исчез, растворился в глубокой синеве, а полоса ширилась, расползалась. Вдоль нее, медленно взмахивая крыльями, летел клин каких-то птиц, то ли гусей, то ли гагар.
— Ты хотела бы быть птицей? — взглянул на девушку Вадим. — Тебе когда-нибудь хотелось улететь далеко-далеко? Улететь и не возвращаться?
— Птицы ведь возвращаются…
— То птицы… — снова громко рассмеялся Вадим. — Птицы подчиняются своему инстинкту, а человек должен уметь подавлять первобытные инстинкты.. — Он перевел взгляд на медленно приближающийся по второму пути маневровый. — Как ты думаешь, кто сильнее — я или эта железная громадина?
И прежде чем девушка успела ответить, Вадим спрыгнул на пути, перебежал на второй путь и, широко расставив ноги в кирзовых сапогах, в упор уставился на заслоняюший всю перспективу локомотив.
— Вадим! — вскрикнула Люда, но он даже головы не повернул.
Зашипели тормоза, паровоз раз дернулся, другой и с лязгом остановился. Машинист, до половины высунувшись из будки, грозил кулаком и ругался, белый пар медленно окутывал переднюю часть паровоза, Вадима. Машинист уже спускался с подножки, когда Вадим ловко вспрыгнул на перрон, схватил девушку за руку и бегом увлек за вокзал. Люди оглядывались на них. У Люды было белое лицо, руки безвольно повисли.
— Ты сумасшедший, — придя в себя, сказала она. — Он мог раздавить тебя!
Он смотрел мимо нее и все еще видел приближающуюся лоснящуюся черную громаду паровоза, наклонную красную решетку перед передними колесами, струйки белого пара и блестящую фару у трубы. И еще врезалась в память длинноносая масленка, стоявшая в выемке у правого буфера.
— Страшно было? — заглядывала в глаза девушка.
— Что это на меня нашло? — растерянно проговорил Вадим. — Страшно, говоришь? Не знаю… Глупо это. И машиниста напугал…
— Вадим, а где твой чемодан?
— Чемодан? — непонимающе взглянул он на нее. — А это был не мой чемоданчик…
— Чей же?
— Вспомнил старую песню, — улыбнулся Вадим. — Где же мой чемодан с сухим пайком на три дня?
Они вернулись на перрон, к той самой скамейке, у которой стояли. Чемодана не было.
— Украли! — ахнула Люда. — Вот люди! Надо в милицию заявить.
— А вот и мой поезд, — кивнул на приближающийся пассажирский Вадим.
— Вот, возьми, — торопливо сунула ему в руку потертый кошелек девушка. — Тут немного, но на дорогу-то хватит.
— Если не найдешь своего летчика на земле или в небе, то приезжай ко мне в Андреевку, — сказал Вадим.
Лишь когда пассажирский тронулся, девушка вспомнила, что адрес не взяла. Она было бросилась вслед за уплывающим вагоном, но тут же остановилась, смахнула платком слезу, помахала рукой стоявшему рядом с проводницей Вадиму и прошептала:
— Прощай…
А он еще долго, выгнувшись дугой, свешивался со ступенек и что-то кричал, но ветер относил его голос в сторону, а нарастающий железный грохот все заглушал.
Вадим в сиреневой майке и сатиновых спортивных шароварах колол у сарая дрова. Водружал на широкий чурбак сосновую чурку и, размахнувшись колуном, раскалывал ее, как ядреный орех. Когда получалось с первого раза, он улыбался, если же колун увязал в неподатливой древесине, чертыхался и бил кулаком по топорищу, высвобождая его. Черные волосы Вадима спустились на высокий влажный лоб, светло-серые глаза с зеленоватым ободком блестели. Ему нравилось колоть дрова, слушать, как со звоном разлетаются от мощного удара поленья, вдыхать терпкий запах сырой древесины.
Читать дальше