Вильям Козлов - Когда боги глухи

Наезженная Вадимом лыжная колея синевато поблескивала, он знал, что дальше откроется низинное снежное поле с молодыми посадками, потом вековые сосны с широко раскинутыми ветвями снова обступят со всех сторон лыжню. Будто по узкому длинному коридору без потолка придется скользить два километра. В прошлый раз, когда Вадим здесь проходил, в снегу посверкивали сухие иголки, лепестки розоватой коры, но, видно, ночью был снегопад и все кругом обновил. Его взгляд наткнулся на изогнувшийся лирой ствол молодой сосенки, казалось, она держала под мышкой чью-то круглую белую голову: вместо глаз — два зеленых пучка, смеющийся рот — ямка от упавшего сверху комка снега, нос — кривой желтый сук, проткнувший снежную глыбу.

Поработав до двух, Вадим в любую погоду ходил на лыжах в Мамаевский бор. Прогулка занимала полтора часа; вернувшись, разогревал на плите свой обед, потом валялся на старом диване с книжкой. Зимой дни короткие, он замечал сумерки, потому что строчки начинали сливаться, а в глазах появлялась легкая резь, Иногда снова садился за письменный стол, но вечером заставить себя работать было трудно, с утра шло как-то лучше.

Вот уже скоро месяц, как Вадим один живет в дедовском доме в Андреевке. Будучи в Великополе, он выпросил у отца ключи и поселился тут. Дерюгин, узнав об этом, написал Федору Федоровичу гневное письмо: мол, не по-хозяйски поступил он, дав ключи сыну, он-де и печку не сумеет толком истопить, весь газ израсходует, да и для дома плохо, когда в нем то живут, то не живут. От испарины появляются сырость, гниль… Но Казаков оставил это брюзжание без внимания, он уже давно разгадал характер Дерюгина: тот всегда всем недоволен, только он один все знает и все делает. Единственное, что отец попросил, это не заходить в комнаты Дерюгина. Дмитрий Андреевич, которому тоже принадлежала часть дома, не возражал против того, чтобы там жил племянник. Тогда Григорий Елисеевич Дерюгин прислал из Петрозаводска длинное письмо Вадиму, в котором подробно проинструктировал, что в доме можно делать, а что нельзя. Особенно Вадима позабавила одна фраза: «…и еще, племянничек (Дерюгин почему-то называл его только так), не бери сухие дрова в сарае, а бери трухлявые из пристройки во дворе, картошку в подполе не тронь — она семенная, будешь уезжать, поменяй оба газовых баллона, хорошо, если бы ты в лесничестве сам дровец кубометра два-три прикупил…» Григорий Елисеевич к старости стал таким скупердяем, что в Андреевке многие над ним посмеивались.

Вадим впервые в жизни жил один в большом деревянном доме, сам себе готовил еду, убирал. Даже белье стирал. В баню он каждую субботу ходил к Ивану Широкову, — Дерюгин почему-то разобрал на дрова подгнившую дедовскую баню, а новую не построил, мол, есть общественная, туда и будем ходить, но в поселковой бане часто не было пара, да и зимой там было прохладно, а какая баня без пара? Вадим пристрастился париться и с нетерпением дожидался субботы. С Иваном и Лидой у него установились хорошие отношения, Лида с детьми перебралась из просторного дома Павла Абросимова к новому мужу. С ними жила и Мария Широкова, поговаривали, что она недовольна женитьбой сына, но с невесткой не ссорилась. У Лиды был покладистый характер, и поссориться с ней было трудно, просто невозможно. Да и Иван стоял за свою жену горой. К старости тетя Маня — так звал ее Вадим — как-то вся съежилась, стала меньше ростом, красивые черные волосы поредели и поседели, зубы выпали, рот запал, а на подбородке бросались в глаза две коричневые бородавки с длинными волосинами. Былая краса безвозвратно ушла. Тетя Маня стала болтливой; встретив Вадима у дома или увидев во дворе — он иногда там дрова колол, — заводила длинные разговоры о прошлом, добрым словом поминала Андрея Ивановича Абросимова, Ефимью Андреевну, пространно рассказывала, как они дружно жили, — Вадим-то знал, что это было не так, — потом переводила разговор на невестку и, понизив голос, жаловалась, что ее сын Ванятка загубил свою жизнь, взяв замужнюю бабу с двумя «робятишками». Нет, она не хочет сказать, что Лидушка худая, она веселая, у нее любая работа в руках горит, но разве мало девок в Андреевке? Мог бы незамужнюю взять…

А Иван Широков был счастлив — это, как говорится, было заметно даже издали, стал чаще улыбаться, глаза его ласково светились, когда он смотрел на свою Лидушку. Дома рядом, и Вадим часто видел их вместе. Никогда не слышал, чтобы Иван повысил голос на жену или обозвал ее худым словом, он был ласков и с детьми. Однако Вадим заметил, что двенадцатилетний, рослый не по годам Валентин Абросимов не очень-то ласков с отчимом, а Лариса, напротив, была всегда приветлива. Наверное, она унаследовала легкий материнский характер. Ее звонкий смех часто серебром рассыпался во дворе Широковых. Вадим слышал от Лиды, что Лариса отличница, а Валентин — середнячок, да и с дисциплиной у него неблагополучно, случается, с уроков прогоняют за всякие шалости…