Вильям Козлов - Когда боги глухи

— Пусть каждый год все наши дети собираются летом в отпуск в этом доме, — произнесла молчавшая до этого Антонина Андреевна. — Неужели не поместимся?

— С родными детьми-то? — рассмеялась Алена Андреевна, — Папочка, нужно еще бы пристройку сделать, а?

— На готовенькое-то все рады… — скривил тонкие губы Дерюгин, но, поймав укоризненный взгляд жены, поправился: — Оно, конечно, хорошо бы…

— А что, замечательная идея! — с улыбкой взглянул на сестру Дмитрий Андреевич.

— Твои-то все равно не приедут, — печально произнесла Тоня. — Рая отучила их от Андреевки.

— Приедут! — загремел Дмитрий Андреевич. — Отец я или кто?!

В этот момент он разительно был похож на своего отца, Андрея Ивановича.

— Буду внуков на досуге нянчить и, как отец, петь им: «Выдь на луг, Захаровна, поцалуй, желанная я…» — дурачился Дмитрий Андреевич.

— И внуки? — нахмурился Дерюгин. — Их, как цыплят, теперь не пересчитать…

Его родная дочь Надя что-то засиделась в девках.

— Думает твоя младшая семьей обзаводиться? — поинтересовалась Варвара Супронович.

— Ей и с нами хорошо, — заметил Григорий Елисеевич. — Нынче мужья-то пошли ненадежные… Наделают детей — и дёру!

Но его никто уже не слушал, все с жаром принялись обсуждать, как это здорово всем собраться здесь летом. Наверняка дети будут рады, да и когда еще можно с ними со всеми повидаться?.. Нужно будет построить сарай с сеновалом — летом там спать одно удовольствие.

Григорий Елисеевич все больше хмурился: он тут пять лет, считай, один корячился с этим домом, а теперь наедет орава… Дерюгин любил свою семью, для нее был готов на все, но даже близкие родственники его выбивали из привычной колеи. В Петрозаводск к нему первое время многие приезжали, он принимал как положено, но когда это вошло в привычку (видите ли, тут поблизости знаменитые Кижи, так почему бы не наведаться в Петрозаводск, не пожить у гостеприимных хозяев?) — ему не понравилось. Алена укоряла мужа, стыдила, мол, нет у него родственных чувств к близким, но что он мог поделать, если посторонние люди его раздражали, особенно когда оставались ночевать? В такие дни он не чувствовал себя хозяином квартиры. Правда, и сам не любил бывать в гостях. Ну, родные дети соберутся — ладно, они уже взрослые люди, а вот крикливую беспокойную детвору — внуков — нечего сюда приваживать! Неужели они, пенсионеры, не заслужили на старости лет покоя?..

Никто не обратил внимания, как молчаливый Иван Степанович Широков встал из-за стола и вышел в сени. Уж такой человек Широков: сидит за столом в компании — его не видно и не слышно. Выпьет полстакана, и больше ни капли, заставляй не заставляй. Когда кто-нибудь сунется плеснуть ему из бутылки, молча положит на стакан широкую ладонь. Зато слушать Иван Широков умеет, ни одного слова не пропустит, а вот самого редко когда разговоришь. Сидит, смолит «беломорину», переводит свой тяжелый взгляд с одного краснобая на другого. И не поймешь, интересно ему или скучно.

Выйдя за калитку, Иван не свернул к своему крыльцу, а неспешно зашагал по Кооперативной к сельпо, петом повернул налево и скоро очутился возле крепкого дома Павла Абросимова с шиферной крышей, дощатым забором, на котором висел длинный домотканый половик. Еще было не темно, но по весеннему пригревшее солнце уже пряталось за кромкой бора — в том месте лишь широко алело небо да багрово светились макушки сосен. Иван Степанович присел на низкую скамейку у палисадника, напротив окон, машинально полез в карман за папиросами, спичками. У калитки соседнего бурого дома с железной крышей стояла кудлатая собачонка и настороженно смотрела на него. На ступеньке дремала серая кошка. Из другого дома с покосившимся забором, из-за которого торчали порыжелые ветви яблонь, доносилась музыка, выплескивались в окна веселые голоса. Тимаша похоронили, а здесь веселятся… Такова жизнь: старики умирают, молодые живут. Широков был равнодушен к Тимашу, считал его пустым человеком, балаболкой, пьяницей, а вот на кладбище вдруг почувствовал тоску, будто потерял близкого человека. Сколько он себя помнит, столько и знает Тимаша, казалось, он жил тут вечность и всегда жить будет. Молодые, здоровые умирали, а дед балагурил, сколачивал им гробы и даже на поминках веселил народ.

Скрипнула в сенях дверь, на крыльце показалась Лида Добычина в темном вязаном жакете. Постояла, держась за балясину перил, вздохнула и спустилась вниз. Присев рядом с Широковым, негромко произнесла: