Вильям Козлов - Когда боги глухи

— Мы, — скромно ответил Лидин. — Те, чьи фамилии даже в титрах не появляются. Десятки разных инстанций должен пройти любой сценарий, прежде чем будет утвержден. А такие, как я, проводят сценарии между Сциллой и Харибдой. Видел, как плотогоны сплавляют бревна? Стоит на плоту человек с багром и ловко отталкивается от берегов, других бревен и наконец выводит свой плот на чистую воду… Так вот я на киностудии и есть тот самый плотогон.

— Ну и гони сквозь быстрину свой плот, — улыбнулся Ушков. — За чем же дело?

— А ты подумал, зачем мне трепать нервы, создавать благоприятное общественное мнение, бегать, суетиться? Портить отношения с начальством и худруком? Только из одной любви к сценаристу?

— Из любви к киноискусству, — вставил Николай.

— Любовь к искусству — это понятие растяжимое… — туманно начал Лидин. — На одной любви далеко не уедешь...

— Что же я должен делать? — спросил Вадим. Он ничего толком не понимал, весь этот разговор казался каким-то бредом. Но Лидин не производил впечатления дурака.

— Ты? — насмешливо взглянул на него Виктор Яковлевич. — Ничего. Смотреть мне в рот и слушаться во всем. Плотогон-то я, а ты, Вадик, всего-навсего бревно.

— Бревно? — опешил тот, не зная, рассердиться ему или рассмеяться.

— Ну, ты, Витя, перехватил, — вмешался Ушков.

— Надеюсь, я говорю с разумными людьми, понимающими метафоры, — сказал Лидин.

— Честно говоря, я ни черта не понимаю, — признался Казаков. — Плотогоны, бревна, быстрина… Чепуха какая-то!

— Ты, кажется, был в партизанах? — круто переменил тему Лидин.

— У него медаль «За отвагу», — сказал Ушков.

— То, о чем ты пишешь, безусловно, хорошо знаешь, — продолжал Виктор Яковлевич. — Мне нравятся сцены боевых действий в тылу фашистов, засады на дорогах, диверсии… Но я пока не вижу людей, не ощущаю их характеров. Почему-то все они кажутся на одно лицо. И разговаривают одинаково.

Вадим промолчал, хотя внутренне был не согласен с ним. Разве деда Андрея с кем-нибудь спутаешь? Или командира партизанского отряда? Начальника разведки? А мальчишек? Все они разные… Однако червь сомнения уже стал закрадываться в его душу.

— Могу ли я взять на себя такую ответственность и заявить руководству, что автор надежен, сможет написать сценарий и с ним стоит заключить финансовый договор?

Будто спрашивая их совета, Лидин переводил взгляд с одного на другого. Вадим промолчал, а Николай произнес.

— Казаков киностудию не подведет. Много вы выпускаете хороших фильмов о войне?

— Твоими бы устами да мед пить, — улыбнулся Виктор Яковлевич. — О войне сценариев на полках студии полно. Думаете, мало у нас профессиональных сценаристов? Пруд пруди. Так мы скорее их будем экранизировать, чем новичка, которого никто не знает. «Ищем таланты!» — это только красиво звучит в телевизионных постановках. Конечно, от режиссера зависит — получится фильм или нет, но до работы с режиссером ой как еще далеко! Заявки на сценарии утверждает редакционный совет, то есть мы, члены совета. Хотим — пропустим, хотим — зарубим.

— Я никогда не писал сценариев, — сказал Вадим.

— А я на что? — потыкал себя пальцем в грудь Лидин. — О чем я тут битый час толкую? Никакого сценария пока не требуется, нужна заявка, которую ты, писатель, не напишешь. Пройдет на худсовете заявка — с тобой заключат договор, вот тогда можно будет говорить о сценарии… Как у нас на киностудии говорит один редактор: «Заявка — это патент на сценарий!» Желчный человечишко! Из себя ничего не представляет, а гонору — вагон! Его я больше всего опасаюсь, хотя за душой у него ничего, кроме умения произносить красивые фразы, нет. Тебе нужно ему понравиться, Вадим.

— Я не красна девица и никому не собираюсь нравиться, — возмутился Казаков.

— Если ты хочешь прикоснуться к кино, придется и тебе научиться играть свою роль… — заметил Лидии. — В кино все играют: члены худсовета, редакторы и даже бухгалтеры! Что поделаешь, кино — массовый вид искусства…

Ушков подмигнул Вадиму, мол, не возражай, а слушай, поднялся из-за стола и пошел покурить в вестибюль. Проводив его задумчивым взглядом, Виктор Яковлевич налил из графинчика с золотой полоской коньяку и, приблизив свое толстое лицо к Вадиму, негромко произнес:

— Я напишу заявку, постараюсь ее протащить через худсовет, а за это мне — тридцать процентов.

— Каких процентов? — вытаращил на него глаза Казаков.

— Тридцать процентов авторского гонорара, — трезвым голосом продолжал тот. — Это еще по божески, другие берут половину.