Вильям Козлов - Приходи в воскресенье

— Вы попали в самую точку, — неестественно бодрым голосом сказал я. — Действительно, почему бы мне не жениться? Я сегодня весь день об этом думаю.

— И что же вы надумали?

— Я, как та скала, подточенная волнами: достаточно упасть на нее камню — и она обрушится в океан… Не хотите быть этим камнем?

— Не хочу, — быстро ответила она.

— Жениться все-таки мне или не жениться? — настаивал я. Шампанское и коньяк тоже ударили мне в голову.

— Вы никогда на ней не женитесь, и прекрасно это знаете, — сказала она. — И к чему тогда весь этот разговор?

— Вот именно, — сказал я.

— Боже мой! — рассмеялась она. — Вы разве не знали, что женщины не терпят логику?

— Теперь знаю, — сказал я.

— И все-таки она очень миленькая женщина…

— Все-таки, — усмехнулся я.

— Максим Константинович, — вдруг доверительно спросила Валерия, — почему Ростислав все время дуется на меня? Вы заметили, ни разу даже потанцевать не пригласил?

— Хотите, я ему выговор сделаю? — улыбнулся я.

— Пусть себе злится, ему ведь будет хуже… — без улыбки сказала она и отвернулась, а я поймал взгляд Любомудрова, и этот взгляд — он смотрел на Валерию, по привычке подпирая стену, в руке рюмка с коньяком, — был ожесточенный и дикий… Заметив, что я за ним наблюдаю, Ростислав Николаевич быстро отвернулся. Он был не из тех людей, которые умеют мгновенно менять выражение своего лица.

Больше в этот вечер, вернее, ночь мы не разговаривали с Валерией, а около часов пяти утра мы распрощались и отправились домой. Дождь больше не лил, а на небе, в просветах голубоватых высоких облаков, появились туманные звезды. Холодный северный ветер высушил асфальт и пытался заморозить желтые лужи. Покрыть их льдом не удалось, но по краям плавали тоненькие, слюдянисто поблескивающие пленки. Ветер лениво гонял в придорожных канавах обтрепанные листья, шуршал жухлой хрупкой травой. Из раструбов водосточных труб свисали тоненькие прозрачные сосульки. Было еще темно, и все это я видел и колеблющихся, неряшливо размазанных пятнах света, отбрасываемых уличными фонарями.

Нина зябко ежилась в своем легком красном пальто с беличьим воротником и почти засыпала на ходу. Я бережно поддерживал ее под локоть. Глаза ее на осунувшемся и сразу ставшем некрасивым лице не блестели, прятались где-то в темных провалах глазных впадин, а ее белый высокий лоб, всегда меня восхищавший, выпукло и уродливо торчал из-под пушистой меховой шапки.

— Бр-р, как холодно, — пробормотала она. — Максим, я замерзла!

— Скоро придем, — сказал я с раздражением.

Вечером я проводил Нину на вокзал. В той стороне, где зашло неяркое солнце, высокие облака зловеще пламенели. Над вокзалом кружились галки. Их резкие крики заглушали густые гудки тепловозов. На перроне было не многолюдно: все еще праздновали Новый год.

Мы стояли у купейного вагона и молчали. Унылый голос диктора объявил, что до отправления пассажирского поезда «Великие Луки — Ленинград» осталось пять минут, провожающие должны выйти из вагонов, а пассажиры занять свои места. Можно было подумать, что провожающие расположились в вагонах, а пассажиры толпятся на перроне…

Галки совсем низко пролетели над нашими головами и исчезли за крышей вокзала. Такое ощущение, будто ветер протащил по небу сорванное с веревки мокрое белье.

— Я очень рада, что повидала тебя, — произнесла Нина дежурные слова.

Она опять была красивая и свежая. Когда-то мне не нравились накрашенные, напомаженные женщины, а теперь я понял, что современная косметика для женщин — это необходимость. Что бы делала Нина, если бы не подкрасила свои ресницы и узенькие выщипанные брови? Их бы просто никто не заметил. Напомаженные губы стали четкими и яркими, а без помады вялые, бледные.

— Это здорово, что ты приехала, — сказал я. Однако и сам почувствовал, что в голосе не хватает теплоты.

— У тебя такие милые друзья… Валерия просто прелесть.

— Ты ей тоже понравилась.

— И муж у нее симпатичный. А как танцует!.. Мне кажется, они очень счастливы.

— Я тоже так думал, — сказал я.

— Разве это не так?

— Не знаю, — пожал я плечами. Действительно, я теперь не знал, счастливы ли они.

Я проводил глазами одинокую галку, которая, со свистом махая крыльями и каркая, догоняла свою стаю, а когда снова взглянул на Нину, то заметил, как она быстро отвела глаза от станционных часов.

— Через две минуты отправление, — сказал я. Конечно, с моей стороны это было жестоко: не надо было ей этого говорить. Последние минуты на вокзале всегда тягостны.