Вильям Козлов - Андреевский кавалер

Лицо ее порозовело, она то и дело оглядывалась в сторону крыльца. В горнице Иван Кузнецов и его приятель — красный командир Григорий Елисеевич Дерюгин — разговаривали с родителями… Короче говоря, сейчас там решалась судьба Тони Абросимовой. Под вечер на конях прискакали из военного городка Кузнецов и Дерюгин; увидев их, Тоня все поняла, залилась краской и спряталась на сеновале. Несколько раз выбегала на крыльцо Аленка и звала ее — Тоня не отзывалась. «Господи, что-то там, за большим столом в комнате, где сидят отец, мать и гости?» Отец в новой косоворотке с вышивкой на рукавах, в суконных штанах, а мать в праздничном платье и шелковой косынке. Они знали, что сегодня придут сватать Тоню, — Иван Васильевич еще вчера предупредил ее. Разговор с отцом был короткий:

— Такой человек за тебя посватался! Парень он толковый, все его уважают, сам председатель поселкового первый с ним здоровается. И нос ни перед кем не задирает, хоть и служба у него оё-ёй какая сурьезная! В общем, повезло тебе, дочка. Иди за него и радуйся…

Мать не разделяла оптимизма мужа. После обеда собирали яблоки в саду. Алена залезала на деревья и трясла ветви, крупные яблоки падали на землю, раскатывались во все стороны. Те, что было не достать, Тоня сбивала жердью.

— Гляди, девка, тебе жить, — сказала мать. — Спору нет, мужчина видный из себя, красивый, а глаз у него, хоть и светлый — суровый. Я вот гляжу на вас и все вижу, что у вас на душе, а Иван будто и открытый, а в душу к нему не заглянешь. И глаз у него, говорю, острый, в других все замечает, а себя не открывает.

— Душа у него нежная, мама, — задумчиво произнесла Тоня. — Он даже стихи… про любовь сочиняет.

— Я ведь знаю тебя, девонька, — продолжала мать. — Тебе нужно все отдать без остатка, потом ты ревнивая, а Иван со всеми бывает, часто уезжает… Изведешься ты с ним! Наплачешься!

— Серые у него глаза, — тихо произнесла Тоня. — Не замечала в них суровости, а когда стихи читает, мне плакать хочется.

— Я и говорю, еще наплачешься, — вставила мать.

— Ты и Варе все это говорила, — упрекнула Тоня. Ей неприятно было такое слышать.

— Дай бог, чтоб все было наоборот, — сказала мать.

— Счастливая ты, сестрица, — притворно вздохнула Алена. — Замуж выходишь, а я еще в девках кукую…

— Недолго и тебе осталось, — усмехнулась Ефимья Андреевна. — Девка в поре — и женихи на дворе…

— А этот… что с Ваней прискакал, ничего-о-о… — протянула Алена. — Синеглазый, кудрявенький, вот только ноги чуть кривоваты.

— Лучше бы этот за тебя посватался, — сказала мать Тоне. — Дружок-то его сурьезный. Погляди, как у него седло прилажено. Каждая железка блестит, грива у коня расчесана, шерсть лоснится… А Иванова коня неделю не скребли, и стремена ржавые.

— Тонькин жених больше в собаках разбирается, чем в лошадях, — хихикнула сестра.

— При чем тут лошади? — вздохнула Тоня.

Ну как мать не понимает, что Иван ей нравится? От военных она слышала, что Кузнецов скоро заканчивает свою учебу и возвращается в Андреевку. Она и сама себе не признавалась, что ждала Ивана, надеялась, что он обязательно вернется… Вот почему местные парни получали от ворот поворот.

Какое счастье, что теперь другие времена! А то выдали бы ее за нелюбимого — и век живи… Тоне даже страшно подумать об этом. Если бы родители отказали Кузнецову, она не задумываясь ушла бы к нему вопреки их воле.

— Мам, отдали бы вы меня за этого кудрявенького? — спросила Алена.

— Хоть за лешего, просги меня, господи, выходите! — нахмурилась мать. — Больно вы теперь слушаете родителей-то…

Тоня гладила Юсупа. Положив узкую морду ей на колени, он смотрел в глаза, будто обдумывал что-то. Тоне казалось, что Юсуп вот-вот заговорит. Буран теперь не лаял на него — забирался в конуру и, выставив отгула черный нос, посверкивал злыми глазами. Юсуп никогда близко к нему не подходил, не задирался. И лишь когда во дворе появлялся Андрей Иванович, Буран, волоча за собой цепь, выбирался из будки и грозно рычал на Юсупа.

А потом ее привел со двора в дом сам Иван Васильевич, посадил рядом, налил красного вина. Отец дымил папиросой, мать жарила солонину на примусе. Поверх платья она надела фартук. Из черной тарелки репродуктора на стене доносилась хриплая музыка.

— Всем ты хорош, друг Ваня, — хлопал огромной ручищей будущего зятя по плечу Абросимов. — Но и ты порушаешь мой корень… Ты — человек военный, прикажут — и укатишь с Тонькой на край света! Вон Митька, кончил университет — и поминай как звали! В самоварной Туле теперь наш Митька. И эта его новая фря там. А Лександра с Павлушкой тут… Прямо по пословице: в Тулу со своим самоваром не ездят! Корень-то вырвали, а корешок остался…