Вильям Козлов - Андреевский кавалер

Никто не отозвался. Слышно было, как где-то капает в бочку вода да тоскливо мяукает кошка. Выругавшись, Леонид вышел на проселок и знакомой дорожкой поплелся к дому Михалевых. В кармане позвякивала о запасную обойму бутылка «московской». Дверь открыл Николай, он был в нижнем белье, на начавшей лысеть голове пегие волосы стояли торчком.

— Мы пришли, а вас тут нет, здрасьте — до свидания! — с ухмылкой пропел ему в лицо Леонид и, схватив за ворот белой рубахи, отшвырнул в сторону. Михалев перевалился через перила крыльца и, охнув, упал в лопухи.

— Вали, Коля, в баню и сиди там тихо, как мышь, — сказал Леонид. — Усек, лысая падла?

Михалев ничего не ответил, прихрамывая, он пошел по узкой огородной тропинке к черневшей у забора бане. Замедлив шаги, остановился и, обернувшись, глухо уронил:

— В сенях тулуп висит на гвозде — брось христа ради? До утра в холодной бане околеть можно.

— Околевай, курва! — проворчал Леонид и закрыл за собой дверь на дубовый запор.

Михалев долго стоял под яблоней, белея исподним бельем. Он видел, как в кухне зажгли керосиновую лампу, две большие тени задвигались на занавеске. Скрипнув зубами, Николай отвернулся и, обжигая ноги холодной росой, зашагал к бане.

А верзила Ганс, прижимая к широченной груди пакет с закуской и бутылку, в это самое время настойчиво стучал в дверь Александры Шмелевой. Дородная, с пышными формами женщина приводила его в восхищение. Ганс ничего не знал о заслугах Шмелева-Карнакова перед третьим рейхом, но зато выследил Александру и запомнил дом на окраине поселка.

— Кто это? — спросила Александра, ежась в сенях в длинной белой сорочке с глубоким вырезом.

— Ку-ку! — игриво донеслось из-за двери.

— Ты, что ли, Гриша? — ахнув, сказала она, отодвинула засов и в следующую секунду оказалась в медвежьих объятиях Ганса.

— Господи, кто это? — воскликнула Александра и изо всей силы толкнула незнакомца в черный проем двери, но тот даже не покачнулся.

Смеясь и что-то лопоча, он грудью напирал на женщину, заставляя отступать ее в сени. Схватив подвернувшийся под руку ковш, Александра ударила незнакомца, но тот поймал ее руку и сильно сжал повыше локтя — жестяной ковш со звоном покатился по гулкому полу. Немец смеялся, в потемках прижимая ее к себе, свободной рукой нащупывая ручку двери. Борясь и тяжело дыша, они ввалились в избу.

— Ирод проклятый! — повторяла растерянно Александра, звать на помощь было некого.

А немец гладил ее округлые плечи, жадно тискал грудь, едва прикрытую разорванной сорочкой, губы прижимались к ее лицу. От него пахло водкой и потом.

— Господи, да ты меня задушишь, проклятый ирод! — В отчаянии она молотила кулаками по его широкой груди. — Уйди, дьявол! Ребятишек разбудишь!

И тут в проеме открытой двери появились две мальчишеские фигуры — Игорь и Павел, оба в одинаковых синих майках и длинных, черных трусах. Мальчишки молча смотрели на мать и облапившего ее немца.

— Ком, ком, — сверкнул сердитым взглядом на них Ганс. — Вон пошел.

— Мам, кто это? — испуганно спросил Игорь.

— Не видишь — немец, — сказал Павел.

— Зачем он к нам пришел?

— Да отпусти ты, идол! — плачущим голосом воскликнула Александра и вырвалась от Ганса. — Спроси его, басурмана, зачем он вломился!

— Шнель, шнель! — рявкнул на них Ганс. И, видя, что мальчишки будто прилипли к порогу, с подзатыльниками выгнал их в сени, потом по одному пинками спустил с крыльца. Вглядываясь в лунный сумрак, со смехом проговорил: — Мальшик, гуляй долго-долго!

Они слышали, как он вставил засов в скобы, хлопнула дверь в комнату.

Павел бросился к двери, забарабанил кулаками, затем метнулся к изгороди, вывернул камень. Зажав в руке, пошел вокруг дома.

— Паша, он нас бить будет… — хныкал сзади Игорь.

Размахнувшись, Павел запустил камень в стену — в раме звякнуло стекло. Распахнулась форточка, высунулся огромный кулак, послышался перековерканный русский мат.

— Паша, — тянул брата за майку Игорь. — Холодно! Куда мы теперь?

— Все равно я его, гада, убью… — проговорил Павел.

— Он такой большой, с ним и дедушка Андрей не справится, — заметил дрожащий Игорь.

Павел посмотрел на него, положил руку на худенькое плечо:

— Айда к Вадьке на сеновал!

Иван Васильевич никак не мог отделаться от ощущения, что в кабине самолета пахнет полевыми ромашками. Этот запах волновал, вызывая далекие воспоминания об Андреевке, где он начинал свою службу, о речке Лысухе, о луге, раскинувшемся за ней. Он любил туда ходить. Под редкими огромными соснами они, молодые командиры, в праздничные дни устраивали веселые вечеринки. Приносили патефон, танцевали, пели. На лугу росли яркие ромашки, иван-чай, лютики. Любопытные сороки выглядывали из ветвей, в безоблачном мирном небе звенели жаворонки. Иван Васильевич на спор просил кого-нибудь из приятелей спрятать подальше в лесу портсигар или перочинный нож, а потом пускал Юсупа. И верный пес никогда не подводил — за несколько минут находил он хитроумно спрятанную вещь и приносил хозяину. Бывал он на этом лугу и с Тоней Абросимовой… Летними вечерами небо над соснами расцвечивалось нежными красками, меж стволов бесшумно порхали летучие мыши, крякали в заболоченной излучине утки. Зеленым глазом щурился на высокой насыпи семафор, и вот на большой висячий мост выскакивал пассажирский. Тоня смотрела на квадраты освещенных окон, в глазах ее отражались желтые огоньки. Пассажирский скрывался, а мост еще долго гудел, покрякивал, издавал звонкие металлические щелчки…