Вильям Козлов - Время любить

— Все говорят, что ты талантливый писатель, а я раньше как-то об этом не задумывалась, — заговорила она. — И только прочтя твой последний роман, поняла, что совсем не знала тебя. Вернее, не пыталась получше узнать… Тебе не стоит жалеть, что ты не женился на мне.

— Я не жалею.

— У тебя кто-нибудь сейчас есть?

— Что ты имеешь в виду? — сделал он вид, что не понял ее.

— У тебя есть женщина?

— Не много ли ты задаешь мне вопросов? — помолчав, сказал он. — И почему я должен отвечать тебе на них?

— Ты же сегодня на встрече говорил: мол, задавайте вопросы, я вам на них с удовольствием отвечу, — нервно засмеялась Виолетта.

— Еще что-нибудь хочешь?

— Что? — Теперь не поняла его она.

— Мороженого или соку?

— Я бы выпила еще соку, — сказала она. — Если хочешь, зайдем ко мне? Ты не забыл, где я живу?

— Я ничего не забыл, Виолетта, — ответил он. — Но к тебе мы не пойдем. И наверное, не стоит нам больше встречаться.

Ее нижняя толстая губа дрогнула, маленький нос сморщился, будто она собралась чихнуть, но вместо этого вдруг весело и вместе с тем зло рассмеялась:

— А я-то думала, что только поманю тебя пальцем, и ты снова прибежишь!

— Даже так? — Он с любопытством посмотрел ей в глаза: нарочно она напускает на себя этакую бесшабашность, вернее, цинизм? Или за этим прячет свою растерянность?

— Теперь я окончательно поверила, что разбитый горшок не склеишь, — вздохнув, совсем другим тоном произнесла Виолетта.

— Ты сама его вдребезги разбила, — усмехнулся Вадим Федорович.

Она первой поднялась из-за стола, подождала, пока Казаков рассчитался с буфетчицей, резко толкнула рукой стеклянную дверь. Косые лучи клонящегося к закату солнца ослепили их, жаркий багрянец вспыхнул на широких зеркальных окнах кафе. У тротуара стояли «Жигули» с задранным капотом, водитель, перегнувшись, тыкал в мотор длинной отверткой. Рыжеватые волосы на голове блестели.

— Я тебе скажу сейчас одну неприятную вещь, — не глядя на него, произнесла Виолетта. — Я никогда тебя не любила.

— Я это знал, — спокойно ответил он.

— Может, тебе будет приятно услышать, но Вахтанга я тоже не любила, — продолжала она, щелкая никелированным замком своей замшевой сумочки. Длинная нога ее в телесного цвета чулке в белой туфле притоптывала в такт каждому слову.

— Бедный Вахтанг! — насмешливо заметил Казаков.

— Я вообще никого не любила.

— Неправда, себя ты всегда любила, — бросил он косой взгляд на нее.

Они стояли у серой скамьи, неподалеку от автобусной остановки. Над головой шелестели молодые листья старой липы. Добродушно ворча, весь в багровом ореоле, пошел на посадку большой серебристый лайнер. На хвосте и крыльях ритмично вспыхивали белые и красные огни. Казаков вдруг сравнил его с огромным орлом, выпустившим скрюченные когти…

— Я ведь не виновата в этом, Вадим? — почти с мольбой заглянула ему в глаза Виолетта.

Она была ростом почти с него. Золотистые волосы ее сияли, светло-карие глаза чуть сузились. Она отворачивалась от солнца, даже один раз прикрылась сумочкой, морщинок возле глаз стало больше, а родинка у носа крупнее.

— Не знаю, — рассеянно ответил он.

— Люблю ли я себя? — задумчиво произнесла она. — Скорее — ненавижу! Поверь, Вадим, мне совсем не доставляет радости приносить людям несчастье, а получается всегда так, что я одна во всем виновата.

— Ты же знаешь, я утешать не умею, — сказал он.

— Прощай, Вадим! — протянула она ему узкую белую ладонь с розовыми ногтями. — Наверное, больше мы никогда не встретимся: ведь ты не любишь летать на самолетах!

— До свидания, Виолетта.

Как ни хотелось ему тоже сказать ей «прощай», язык не повернулся. Он вдруг понял, что, если они вот так рядом простоят еще несколько минут, ему совсем будет трудно распрощаться с ней.

Женщина почувствовала, как дрогнул его голос, наверное, поняла и его состояние. Она улыбнулась, и опять ее улыбка показалась ему насмешливой, с примесью злости.

— А на всех женщин на свете ты уж, пожалуйста, не обижайся, Вадим, — сказала она, растягивая слова. — Встретишь и ты еще героиню своего романа…

Вадим Федорович про себя бога возблагодарил, что сумел удержать свои чувства в узде. Виолетта заявила, что совсем не знала, вернее, не понимала его, — что ж, и он может сказать, что недостаточно хорошо знал ее… Вот этой злой иронии он раньше в ней не замечал. И когда она толковала о том, что приносит близким людям несчастье, в голосе ее, помимо воли, прозвучали нотки удовлетворения. Не так уж она скорбит по своим жертвам, как ей это хочется показать.