Вильям Козлов - Время любить

— Это на тебя так подействовал найденный череп? — усмехнулась Ася.

— Я стал думать о смерти после того, как один мой знакомый дуба врезал на юге, — продолжал Валера. — Этот человек стоил не десять, а сто тысяч, не меньше… Приехал на юг с красоткой на собственном «мерседесе», снял шикарный номер в гостинице у самого моря, купался, загорал, развлекался со своей кралей, а перед самым отъездом пошли прощаться с морем и горами, забрались на одну, чтобы оттуда полюбоваться Черным морем. Наверное, захотелось человеку перед девочкой покрасоваться — встал на самый край, раскинул руки и сказал: «Я — орел! Взмахну крыльями и полечу-у!» И полетел в пропасть вниз головой…

— Покончил жизнь самоубийством? — удивилась Оля.

— Вроде бы камень из-под ног выскользнул… — нехотя ответил Валера. — В общем, все нажитое пошло прахом: и квартира с гарнитуром, заграничной техникой, хрусталем и бронзой, дача в Соснове, «мерседес» и сбережения, которые и за день не сосчитаешь… Какого черта он полез на эту дурацкую гору? — В голосе Валеры прозвучали злые нотки. Видно, эта нелепая смерть задела его за живое.

— Ты ведь не полезешь? — утешила его Лея.

— И все из-за вас… женщин! — уронил Валера. Протянул руку и включил громкость. На этот раз в салоне зазвучал голос знаменитого Кутуньо.

— А мне совсем не жалко вашего приятеля, — сказала Оля.

— Мне тоже его, пижона, не жалко, — повернул к ней посерьезневшее лицо Валера. — Просто я потерял хорошего клиента.

— Вы прочтите всего «Гамлета», — сказала Оля. — Он ответит на многие ваши вопросы о смысле жизни.

— Ну что, ко мне поедем, девочки? — спросил повеселевший Валера. Подолгу предаваться грусти он не умел.

— Меня высадите, пожалуйста, сразу за Литейным мостом, — попросила Оля.

Вадим Федорович считал, что хорошо водит машину, — обычно если он кому и доверял руль, то, сидя рядом, невольно дублировал водителя: ноги сами по себе нажимали на педаль тормоза, сцепления или на газ, хотя вместо педалей под ногами был резиновый коврик. Когда за рулем сидел Андрей, Вадим Федорович не делал этого, потому что сын вел «Жигули» безукоризненно За всю дорогу Казакову ни разу не захотелось даже мысленно поправить сына.

На обочинах шоссе пышно зеленела трава, все деревья окутались листвой, среди ветвей чернели прутяные грачиные гнезда. Вороны и сороки разгуливали на обочинах, чуть отступая к кювету, когда приближалась машина. Иногда перед самым радиатором, будто дразня водителя, стремительно проносились ласточки. Когда выезжали из Ленинграда, небо было затянуто серыми облаками, асфальт влажно поблескивал, сразу за Новгородом в лобовое стекло ударил косой солнечный луч, серая пелена растворилась, вместо нее над дорогой нависли ослепительно белые облака, очерченные яркой золотистой каймой. Каждая встречная машина, прежде чем с нарастающим шумом пронестись мимо, пускала в глаза резвую стайку солнечных зайчиков. Огненным метеором перечеркнул видимую панораму упавший с неба ястреб. Он мелькнул и исчез за придорожными кустами.

Казаков видел четкий профиль сына. Темные брови сошлись на переносице, серые глаза сузились от яркого света, на виске чуть заметно синеет тоненькая жилка. Как-то незаметно для него Андрей из мальчишки превратился в мужчину. Хотя он и чисто выбрит, на твердом подбородке и щеках проступает легкая синева. И еще одно, чего раньше он не замечал в сыне, — это поперечная складка на высоком загорелом лбу. Она появлялась, когда Андрей о чем-либо глубоко задумывался. Вот и сейчас он весь погружен в свои мысли. Глаза устремлены на убегающую вперед серую ленту асфальта, руки чуть заметно поворачивают баранку. После операции одно плечо у сына немного выше другого. Врачи сказали ему, что это скоро пройдет, тогда рука начнет действовать, как здоровая. Надо сказать, что из Афганистана Андрей вернулся другим: реже шутил, чаще погружался в глубокую задумчивость, а главное — в нем появилась усидчивость, которой раньше не было. Дипломную работу он написал всего за месяц и вот уже несколько недель работает над рукописью. Вадим Федорович сам не любил рассказывать о своей работе, и Андрей лишь мельком обмолвился, что решил написать небольшую повесть о советских шоферах, работающих на больших стройках молодой дружественной республики. Работал он с утра, причем писал от руки, а не на пишущей машинке. Мог просидеть за письменным столом до позднего вечера, оторвавшись лишь на обед. Вадим Федорович как-то заметил ему, что, дескать, не следует перегружать себя, может появиться бессонница, да и желание работать скоро притупится, лучше всего поработать с утра на свежую голову, а потом заниматься другими делами. Андрей вроде бы согласился, но стиля своей работы не изменил. И в Андреевку он захватил папку с рукописью. Старый дедовский дом теперь, чего доброго, превратится в Дом творчества. Казаков тоже захватил с собой машинку и рукопись. Он будет работать наверху, в маленькой комнатке, а Андрей — внизу, где раньше жил Дмитрий Андреевич.