Вильям Козлов - Время любить

Неужели, кроме мучительной, изнурительной работы, у него ничего больше в жизни не осталось? Жить жизнью придуманных, тобой героев, вкладывать в них все, тобою пережитое, страдать вместе с ними, бороться, мечтать… Но ведь этого мало живому человеку? В газете недавно было опубликовано интервью с Жоржем Сименоном, мастером детектива, тот рассказывал, что на неделю-две запирается в комнате и не выходит оттуда, пока не напишет новый роман, мол, он, Сименон, не может даже на минуту покинуть своих героев, которые окружают его в этой комнате… Но потом-то он выходит на свет божий и живет, как все нормальные люди, до следующего романа…

Это состояние слитности с героями своей книги свойственно и ему, Казакову, но запираться в комнате не доводилось. Его герои и так всегда рядом. Кто знает, может, Захар Галкин — один из героев новой книги?..

В свой домик идти не хотелось, на плитке кастрюля со вчерашним супом, позже разогреет и поест. На турбазе нет столовой. Здесь он совсем отвык от мяса. Изредка сварит уху из пойманной на озере плотвы и окуней, а чаще всего довольствуется консервированным овощным супом. В магазине продают банки с капустной солянкой, борщом. У Галкина уйма кроликов, индюки, куры, но ни он, ни Васильевна не продают их. Всё отправляют в город — наверное, там на рынке больше платят. Не купишь даже картошки и в поселке. Местные ничего почему-то не производят на продажу. Вот молока — хоть залейся, но Казаков к молоку равнодушен.

Выйдя на берег, он присел на скамью возле бани и стал смотреть на озеро. Какое-то голое оно и неприветливое без камышей, осоки, кустарника. Правда, кое-где уже проклюнулись крошечные листья, еще несколько теплых дней — и все кругом преобразится: природа свое возьмет. Если по срокам положено быть весне, то весна будет, а потом лето, осень, зима… Извечный круговорот нашей жизни. Это только у человека в душе надолго может поселиться слякотная осень…

Со свистом над головой пролетели утки. Обогнув загубину, с шумом плюхнулись за тростником. На бурой с пятнами крыше пляжного грибка посверкивал осколок зеркала. Он вспыхивал в солнечном луче, ударял в глаза ослепительными зайчиками. Ивы склонялись к воде, выше их величественно стояли вековые сосны. Нижние сучья давно осыпались с них, и теперь в небесной синеве купались лишь пышные кроны. Тишиной и вечностью веяло от озера, глубокого неба с раскинувшимися из-за леса облаками, зеленоватой прозрачности воздуха. Вспомнилось из Екклезиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, — и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: „Смотри, вот это новое“; но это уже было в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».

Доцент рассказывал о театре французской буржуазной революции. Учредительным собранием в 1791 году был обнародован декрет, которым отменили деление театров на привилегированные и непривилегированные, каждый гражданин мог открыть свой театр. Только за один год в Париже появилось восемнадцать новых театров…

Сидящая рядом с Олей Казаковой Ася Цветкова шепнула:

— Даже не верится, что это последняя лекция в учебном году!

— А я знаешь о чем сейчас подумала? — сказала Оля. — Вот мы сидим, слушаем про французский театр, а вдруг начнется война? Вчера по телевидению показывали американский фильм про атомную войну — мне всю ночь кошмары снились… В каком мы мире живем, Ася?

— Я об этом не думаю, — беспечно ответила подруга. — Если брать все это в голову, то можно с ума сойти.

— О чем же ты думаешь?

— Как я поеду после экзаменов в Феодосию, — мечтательно зашептала Ася. — Буду купаться в Черном море, загорать на золотом пляже, и мне будут приносить шоколадное мороженое высокие загорелые мужчины…

— У тебя коротенькие мысли, как у Буратино из сказки… — улыбнулась Оля.

— … Дантон сказал о Мари Жозефе Шенье: «Если „Фигаро“ убил дворянство, то „Карл Девятый“ убьет королевскую власть». В революционном Париже шли пьесы Корнеля, Расина, Мольера. Из пьес вымарывали феодально-аристократические титулы, герои на сцене говорили не «мосье», «мадам», а «гражданин», «гражданка»… Это относилось и к старинным классическим пьесам…

Бархатистый баритон доцента действовал на Олю усыпляюще. Однако, когда он заговорил о замечательном актере той эпохи Франсуа Жозефе Тальма, девушка стала слушать внимательно. У нее дома в альбоме помещен портрет Тальма в роли Гамлета.