Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам

— Понял! Разыграли! Где у вас тут камера? Охранники встревоженно переглянулись: не спятил ли

их босс от пережитых волнений?

А босс радовался и требовал показать, куда спрятали камеру. Он решил, что его снимали для телевидения, для какой-нибудь развлекательной программы с розыгрышами. Это простительно: политику никакой пиар не помешает.

Но милиционер вернул его к реальности:

— Никакой камеры нету. Документы, пожалуйста. И би­лет.

— Нет у него билета, — сообщила Маша. Милиционер выглянул в окно, увидел приближающуюся

станцию и сказал, козырнув:

— Тогда пройдемте.

— Не имеете права! — сказал Тощинский. Сказал не так, как раньше, не голосом владельца жизни, сказал так, как говорят все граждане, которых административно обижают или ущемляют.

Но при этом депутатскую корочку свою все-таки сунул. Милиционер уважительно ее рассмотрел и сказал:

— Очень хорошо, но к факту безбилетного проезда не имеет отношения. Указа о бесплатном проезде депутатов я не знаю.

То, что произошло дальше, почти невероятно. Тощинский мог потребовать найти человека из свиты с билетом. Мог натравить охранников на милиционеров. Мог просто упереться и продолжать скандалить. Но он вдруг встал, взял свой пиджачок и пошел к выходу, сопровождаемый друже­любным, но неподкупным конвоем милиционеров.

И только возле выхода он почти опомнился, закричал:

— Я специально выхожу! Чтобы вам всем головы посни­мали! Это межпланетный скандал, между прочим!

Видимо, он имел в виду международный.

Сразу скажем, никакого международного скандала не было. И голову никому не сняли. И не было даже заметок в охочих на такие истории желтых газетах. Возможно, сам Тощинский, все взвесив, решил не предавать сомнительный эпизод огласке, а участники инцидента не хвастались про­исшествием.

После высадки Тощинского Маша, Людмила и Галкин пошли пить чай. И Анне Антоновне принесли чаю — в воз­мещение нервных потерь.

— Вот и тогда, когда он в самолете буянил, надо было его высадить, — сказала Маша, выпивая подряд третий стакан и распечатывая вторую пачку печенья, потому что ее орга­низм тратил энергию резко и помногу, требовалось мгно­венное восполнение.

— А что же Ольга твоя не расстаралась? — спросил Гал­кин. — Что они ее, привязали, что ли?

Людмила улыбнулась, глянула на Машу и сказала:

— Да нет никакой Ольги.

— Как это? — удивился Галкин. — А про кого же ты рас­сказывала?

— Да я уже давно все поняла, — фыркнула сквозь чай Маша, тут же деликатно подставив ладонь под свои брызги, чтобы не опрыскать окружающее.

— Нет, а про кого? — недоумевал Галкин.

— Не в этом дело, — сказала Маша. — А вот ты, Галкин, оказывается, герой! Как ты на него! Прямо как этот на эту, господи, вот память. Как Матросов на амбразуру!

— Да ладно, — пренебрежительно махнул рукой Галкин, показывая этим, что для него это не подвиг, а пустяк, он бы каждый день так себя вел, если бы имелся повод.

— Главное, — задумчиво сказала Людмила, — ведь мо­жем, если захотим!

— Это точно, — кивнула Маша, глядя в окно.

Поглядели туда и Галкин с Людмилой — очень уж было красиво: расстилается вдаль волнистое ковыльное поле, ка­жущееся взгляду мягким, редкие цветы скромно, но гордо выглядывают там и сям, вьется за полем тонкая серебристая речка, начинающая розоветь от заката, а за речкой — лесо­полоса, тоже похожая на поезд, который вечно куда-то идет, хоть и стоит на месте.