Владимир Краковский: Какая у вас улыбка!

Об этом Жоркином методе я вспомнил, когда вошел а троллейбус. И решил им воспользоваться. Протянул кондукторше деньги и громко сказал: «Два билета». Но девушка тоже протянула деньги и сказала: «Один билет».

Это сбило кондукторшу с толку. Она удивилась, не могла понять, кому же я взял второй билет. Стала подозрительно оглядывать меня и в конце концов разозлилась. И закричала, чтоб я немедленно убирался отсюда вон, так как в троллейбусах запрещено есть мороженое.

Но я его не ел. Мороженое лежало на кульке с гипсом, я даже забыл о нем. Но кондукторша невзлюбила меня, она требовала, чтоб я немедленно вышел или немедленно выбросил мороженое.

Я не мог выйти. Ведь мне нужно было во что бы то ни стало сфотографировать девушку. Значит, я должен был выйти вместе с нею. А выбросить — куда? «Хоть в карман!» — закричала кондукторша.

Все пассажиры в троллейбусе давно уже наблюдали за нашей ссорой. И когда я откусил полмороженого и стал его проглатывать раздался громовой хохот. Шум поднялся, как на стадионе во время футбольного матча. Одни кричали: «Жми, парень, жми!» — другие: «Во дает!» — третьи: «Не торопись! Ангину заработаешь!»

Одним словом, я стал всеобщим посмешищем. Мне было так стыдно перед девушкой, что я уже не думал о фотографии. И когда кондукторша нажала кнопку и троллейбус остановился, я даже обрадовался. Задняя дверь распахнулась. «Пусть остается, — кричали люди. — Он уже доедает!» «Из него еще и какая-то мука сыплется!» — закричала в ответ кондукторша.

До самого Дома культуры я бежал, не останавливаясь. Кулек был уже почти пуст, но из него все равно сыпалось. Я был весь в гипсе — с головы до ног. Дыхание обжигало глотку — после мороженого воздух казался горячим, как из пустыни.

Только в аллее физкультурников я отдышался. Здесь никого не было. Метательница диска стояла в прежней позе, и отбитая рука ее дрожала на проволоке, как живая.

Из кулька все же высыпалось не все. Я развел остаток водой и замазал трещину со всех сторон

Гипс быстро затвердел, и рука перестала дрожать. Но вокруг запястья возникло утолщение. Как браслет. Тогда я слепил из последней щепотки гипса маленький кружочек и пришлепнул его к этому браслету.

Получилось: часы.

Тут появился директор. Он пришел посмотреть, как я справился с заданием, и похвалил меня. «Молодей, — сказал он. — Ты у меня тут со временем, пожалуй, скульптором сделаешься — вон какие часы вылепил. Только стрелки где? А циферблат? Давай, давай совершенствуйся. У нас в Доме культуры все условия для расцвета талантов есть».

Прошло несколько дней. И вот однажды мы с директором рассорились. Произошло это у него в кабинете, после игры в шахматы. Обычно он проигрывал мне, а тут неожиданно выиграл. В начале партии я зевнул ему фигуру, но к концу это забылось, и он думал, что выиграл своим умением. Был очень доволен, потирал свои огромные руки, улыбался, а потом сказал: «Вот с годок поработаешь, а дальше, если старательность увижу, поставлю тебя заведующим детским сектором».

Я спросил: «Зачем?» Он удивился: «Как — зачем?»— и добавил, что в свое время тоже был заведующим детским сектором. «А теперь видишь, кем стал!» «Кем? — спросил я. — Подумаешь!»

Я хотел сказать, что профессия директора мне не нравится, но он понял иначе. «Так, так… — сказал. — Маленькое место, да?» И вдруг громко закричал: «Ты думаешь, что раз сын известного артиста, так тебе в жизни положено больше, чем другим? Думаешь, и тебе быть птицей большого полета? Как раз наоборот! Наоборот! Я в журнале читал насчет наследственности, там прямо написано, что если отец — голова, то сын у него обязательно наоборот — дурак!»

И он захохотал, выкрикивая: «Ты нос кверху дерешь, а по науке все наоборот! Наоборот, слышишь!»

Он вел себя оскорбительно Я не выдержал и сказал: «Если всегда наоборот, значит, ваш сын обязательно будет гением».

«Ах ты, щенок!» — воскликнул он и правой рукой сгреб с доски шахматы. В его огромную ладонь вместился почти весь комплект. Потом повторил, багровея: «Ах ты, щенок!» — и швырнул в меня весь этот комплект, но попал только одной фигурой. Остальные пролетели мимо.

Я повернулся и пошел из его кабинета. Он крикнул вслед: «Нам вместе не работать! Пиши заявление!» «Сами и пишите», — ответил я.

И ушел. На этом фактически и закончилась моя недолгая работа режиссером в парке Дома культуры. Я нисколько не жалел о том, что случилось, хотя на душе снова стало пусто и неуютно, как после провала на экзамене, потому что я опять был никем. Ни школьником, ни студентом, ни даже режиссером.