Владимир Краковский: Какая у вас улыбка!

«Двести сорок один», — поправил парень, и старичок фотограф кричал: «Тем более! Двести сорок один миллион человек — и каждого надо снять! Вы можете себе представить, чтоб люди перестали фотографироваться? На такую тему смешно даже думать! Чем тогда люди будут набивать свои семейные альбомы? Они никогда не перестанут этого делать! Я к вам расположен и поэтому говорю, как другу: фотография — это передний край».

«Чего передний?» — спросил я. «Всего!» — воскликнул старичок фотограф.

А женщина, которая сидела на стуле с девочкой, слушала наш разговор и улыбалась. Она улыбалась все веселей и веселей — сначала одними губами, лотом и глазами и, наконец, улыбнулась всем лицом.

«Если б вы знали, какая у вас улыбка! — закричал я. — Сохраните ее на лице, удержите, пожалуйста! Я сейчас!»

И бросился к стойкам. Повернул левый свет, оттащил немного назад правый, и когда пространство между женщиной и девочкой засветилось нежным перламутровым светом, я испытал блаженство, какого не испытывал ни на одной работе из всех перепробованных мною.

«Секунду!» — закричал я и побежал к камере. Оттуда я еще раз взглянул на объект съемки и увидел, что девочка не улыбается. Она устала сидеть на коленях у мамы, ей, наверное, хотелось побегать, а слушать наши длинные разговоры ей было скучно, поэтому лицо у нее было немного недовольное, и от этого сходство с мамой, к сожалению, уменьшалось. Я не знал, как мне развеселить девочку, да и не имел права терять на это время: слишком уж хороша была улыбка у ее матери, и я боялся упустить момент, боялся, что улыбка пропадет.

«Вы даже не представляете, как красиво вы сейчас улыбаетесь! — сказал я женщине, беря в руку спусковой тросик. — Вы потом увидите себя на фотографии и будете в восторге. Смотрите, пожалуйста, вот сюда. Вам сказать, что вылетит птичка, или вы не поверите?»

И тут наконец улыбнулась девочка.