Ромен Гари - Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)

— Ничего я не увижу! — воспротивилась Стефани. — Можете оставить свое искусство себе, Али. Я не желаю продолжать этот разговор. Вас разве не учили кататься на самокате или играть в шары, когда вы были ребенком?

Тут произошло нечто, от чего у Стефани расширились глаза и задрожали губы, и она замерла, как будто пораженная злой силой, ставшая совсем беззащитной. При слове «шары» она вдруг снова очутилась внутри самолета: она увидела, как во всех направлениях катаются, сталкиваясь между собой, головы, и машинально подобрала ноги, чтобы не коснуться их…

— Господи! — пробормотала она и закрыла глаза рукой.

Али Рахман рассыпался в извинениях. Как он мог забыть… Да, он проявил бестактность, вызвал у нее воспоминания… Но они уже почти приехали, и он надеется, что от ее последней ночи в Хаддане у нее останутся совсем другие воспоминания. Знаменитый немецкий журналист Вальтер Бурхардт, посетивший летний дворец имамов несколькими месяцами раньше, написал, что это место «где душа отдыхает», и что на свете нет ничего прекраснее и безмятежнее, разве что вид фелук, проплывающих по Нилу под окнами «Винтер-паласа» в Луксоре…

— Мы намерены привлекать в нашу страну как можно больше туристов, — сказал в заключение Али.

В полумраке машины Руссо бросил взгляд на сидевшую рядом с ним статую из стародавних времен. Ты кончишь гостиничным портье, старина, подумал он и зевнул, борясь со сном.

Слова принца про «несколько километров» имели весьма отдаленное отношение к действительности. Им потребовалось три часа, чтобы добраться до Шидита, где горная цепь обрывалась, уступая место оазису, расположенному на высоте полутора километров. Стефани ожидала увидеть очередной торт с кремом «шантильи» — вся архитектура, возникшая в песках благодаря нефти, представляла собой этакую помесь роскошного банкирского загородного дома с заправочными станциями компании «Шелл», окрашенную творческим воображением кондитера из «Уолдорф-Астории». Но прежний имам не был выскочкой и не питал никакого пристрастия к Западу. Четыре купола и деревянные башни, что возвышались над беспорядочной массой зелени, отличались суровостью и грубостью древнего искусства степей, пришедшего в Индию с первыми монгольскими завоевателями; они напоминали также шахматные фигуры эпохи завоевания, что сочетают грацию и силу, дикость и красоту. По другую сторону дворца скалы из застывшей черной лавы возобновляли свой бег к песчаной беспредельности, пустота которой не нарушалась до самой Мекки. Оазис бросал сомкнутые ряды неподвижной кавалерии пальм и смоковниц на восток и на запад и резко осаживал ее там, где начиналось неуступчивое царство Хадж-эль-Нур, сотворенное из жажды, засухи и огня, властное и всемогущее.

Им пришлось вылезти из машины и перейти через горный поток, который собирал в свои ледяные воды падавшую с неба серебряную мелочь. Старый деревянный мостик давно обрушился, Стефани сняла туфли и с наслаждением зашлепала по прохладной влаге.

Вблизи дворец казался творением рук одного человека, который вырезал, раскрасил и заботливо взлелеял каждую деталь. Стены, облицованные белыми фаянсовыми плитками, в которых странным образом переплетались мотивы с голубками и львами, были почти полностью скрыты цветами — они гирляндами взбирались выше беломраморного портика и падали внутрь водопадом лилового, желтого, пурпурного и фиолетового. Фонтан во внутреннем дворике на лету хватал с неба его светящиеся осколки и бросал их в бассейн, где бродили вывезенные из Японии золотые карпы. Оставалось непонятно, была ли то случайность или же умелый расчет строителя, но у дворца с небом установилась какая-то странная связь, так что казалось, что созвездия образуют свод, покоящийся на четырех деревянных башнях, и придают ансамблю совершенство, в котором больше ощущалась рука художника, нежели бога.

Страж у ворот рассыпался в «салямах», почти касаясь бородой земли и держа руку на своей джамбии в традиционном жесте шамаара, или хранителя ключей, всегда готового защитить шатер своего повелителя и свой собственный. На нем была старый военный китель, юбка-фатия и оранжевый тюрбан шахиров.

Стефани казалось, что колонны, стены и террасы тихо трепещут и что их белизна движется, живет и дышит; и все эти завихрения сопровождались непрерывным воркованием. И тогда она увидела, что дворец буквально покрыт тысячами горлиц, а когда она со своими спутниками поднялась на расположенные на крыше террасы — полюбоваться скалами из застывшей лавы, которая сто тысяч лет тому назад добралась до этих мест, чтобы умереть перед самой пустыней, — то увидела черный хаос, походивший на развалины мира, оставшегося непознанным. Само безмолвие обладало тем геологическим красноречием, которое говорит на языке катаклизмов, не имеющих названия.