Ромен Гари - Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)

Позднее, гораздо позднее, в течение долгих часов, которые она проведет, отвечая на вопросы, настаивая, срываясь и снова беря себя в руки, чтобы повторить все спокойно и точно, без противоречий, чтобы доказать, что она не лишилась рассудка и действительно видела то, что видела, ей придется снова и снова повторять, что это была мизансцена. В положении тел, в том, как их головы положили на подносы для завтрака, например, — нет, это были не откидные столики в спинках кресел, это были обыкновенные подносы — в этой отвратительной компоновке угадывалось умышленное желание ужаснуть, насмеяться, свести с ума. Чье желание? Откуда мне знать! Вообще-то это ваши дела. Ваши политические дела. Да, политические — и не смотрите на меня так, будто я подкладываю динамит под ваши задницы… Все было подстроено с циничным умыслом, специально рассчитанным на то, чтобы зрителя охватило сильнейшее возмущение… Что? Был ли жив пилот? Ну разумеется, он был еще жив, раз самолет все еще летел. Он пытался… выжить. Да, я знаю, что рядом с ним находился второй пилот, но его уже не было… Я хочу сказать, что… Но я вам это уже сто раз объясняла. Не заметила ли я еще чего-нибудь? А вам что, мало? Дайте подумать… Так вот, там был важный политик, глава оппозиции, тот, которого вы мне показывали на снимке… Покажите еще раз… Да, вот этот. Так вот, его головы у него на коленях не было. Она лежала на соседнем сиденье, как будто он отложил ее в сторону, чтобы не мешала. Конечно, мне дали наркотик — видимо, при взлете, с конфетами, — но в тот момент я была в ясном уме. А впрочем, если вы думаете, что в своем подсознании я только тем и занимаюсь, что отрубаю головы и кладу их на подносы, то скажу вам одно: я не обладаю восточным воображением…

Но все это происходило гораздо позже, когда начался кошмар. А пока речь шла о реальности. Стефани стояла, опершись на кресло, и, чтобы взять себя в руки, чтобы совладать со своими нервами и подавить нараставшую панику, заставляла себя вглядываться, запоминать, противостоять. Это была единственно возможная защита: отстраниться с помощью холодного и объективного взгляда. И тут она и вспомнила про свой полароид; при взлете она положила его на соседнее сиденье. Вот то, что ей сейчас требуется: холодный, безучастный, объективный взгляд. Стефани схватила фотоаппарат и сделала несколько снимков, сначала головы, затем все вместе, весь салон самолета, — тщательно, насколько позволяли рывки «Дакоты», наводя объектив.

И тогда она вспомнила о Массимо.

Когда они взлетали, он сел в хвосте. Стефани положила фотоаппарат и направилась в хвост, но самолет вдруг нырнул в воздушную яму, задрожал, размахивая крыльями, как будто два человека отбирали друг у друга штурвал. Ее швырнуло назад, она вскрикнула и упала, — а потерявшая управление «Дакота» пикировала, выравнивалась, кренилась на одно крыло, потом на другое, и наконец, задрав нос, медленно поползла вверх в каком-то истощении сил, предшествующем срыву и финальному падению. При каждом толчке самолета, который качало словно на волнах разбушевавшегося моря, все новые головы соскакивали с колен своих бывших хозяев, катались туда-сюда, тыкались Стефани в лицо, сталкивались между собой, напоминая крабов в корзине… Наконец ей удалось подняться, и она застыла, прижавшись спиной к перегородке, над этим отвратительным бильярдным столом, изо всех сил борясь с искушением поискать убежища в истерике или в трусливом обмороке. Падения самолета она ждала почти с надеждой, но пилоту в очередной раз удалось выровнять машину, навязать ей пусть и неуверенную, но внятную траекторию полета, и «Дакота» потащилась дальше, наклоняясь то на одно, то на другое крыло, как нетвердый на ногах человек; самолет, казалось, повторял, увеличивая их в масштабе, движения агонизирующего пилота, что в полусознательном состоянии все еще цеплялся за штурвал…

Стефани воспользовалась затишьем, чтобы возобновить поиски Массимо. Итальянец лежал на спине, мертвый, но с головой на плечах. Она опустилась рядом с ним на колени, взяла его за руку и расплакалась, как будто потеряла лучшего друга.

В тот миг, когда ее рыдания начали стихать и когда от самой продолжительности этого ужаса его воздействие стало, с началом привыкания, притупляться, самолет внезапно взвился свечой; за кратким ревом двигателей последовала полная тишина, и «Дакота», казалось, застыла на месте. Затем она скользнула вбок, винты взвыли пронзительно и жалобно, Стефани упала и откатилась к перегородке, крича от ужаса, от страха смерти…