Владимир Казаков - Избранные сочинения. 1. Ошибка живых

ЭВЕЛИНА (в сторону)

Следом за бритвой.

ПЕРМЯКОВ

...следом за своей тенью. Мы с ней поменялись ролями, я ее сопровождаю.

ЭВЕЛИНА

В качестве оруженосца?

ПЕРМЯКОВ

Ах, какое там оружие! Горло, сонная артерия — вот и все оружие... (вдруг) О, Эвелина! Как я вас люблю! Знаете, как я вас люблю? Да от моей любви боги завелись в складках ночи! В подкладке у нее ими так и кишит! Слышите?!

ЭВЕЛИНА

Тихо! Истленьев услышит.

ПЕРМЯКОВ

Кто? Истленьев?! Нету его! Нету ни Истленьева, ни фонаря!.. Никого нету!

ЭВЕЛИНА (растерянно)

Истленьев, вас нету?

ИСТЛЕНЬЕВ

Да, Эвелина... я есть...

ЭВЕЛИНА

Если вы есть, то я вас покидаю! Я больше не могу! Вам нужна другая...

ПЕРМЯКОВ

Моя Эвелина! Моя! Никому не отдам! Моя!..

ЭВЕЛИНА

Твоя! Твоя! Увези только скорее!.. Куда-нибудь... (исчезают)

Не знали, откуда появится ночь. Окна выходили на север. Они держали несколько последних лучей света.

Я пишу эти строки 13 октября 70 г.

Холод стал в профиль. Железные крыши вырубили в небе уступы.

Из письма Н. И. Вологдова (июнь 70 г.):

Дорогой Володя, мое морс продолжает высыхать, выцветает и тускнеет, о чем вы можете судить по цвету этого письма. Пусть Вас не пугают размеры Вашего чудовища. Каждый лирический поэт пишет, в сущности, единственное произведение, остающееся незаконченным.

Вы — «есть» — иначе бы я не получил ответа на свое письмо.

Не относитесь к хозяйским верблюжатам с государственной неконтактностью. Только они могут Вас одарить чисто зоологическим оптимизмом. Но когда молодой поэт пишет письмо старику, то невольно становится его сверстником...

В темных подворотнях толпился и горбился воздух.

Улица. Двое:

Г

Ну, как вы?

Д

Ах! — полуживой. Да, добро бы, осталась в живых лучшая или худшая половина, а то — средняя. Вот беда!

Г

Говорят, число 587 незаменимо в подобных случаях. В других случаях — числа 6 и 100000000000.

Д

Что касается меня, то я олицетворяю собой число 0,5. А какое вы можете предложить числовое обозначение для бога?

Г

По-моему, дважды два.

Д

А по-моему, дробь, у которой числитель во столько раз меньше знаменателя, во сколько небеса больше самих себя... Но что это за вывеска? Вы не видите?.. Какая странная! Как ржавчина ее всю изъела! Ни одной буквы не разобрать. А ведь что-то было написано.

Г

КРОВАВАЯ БАНЯ?

Д

Что?!

Г

КРО...

Д

Бог с вами! Бог с вами, безумец! Вы вслух подумали такое!.. Надо же предположить! Надо же додуматься до такого! Может быть, еще произнесете и «кровавый банщик»?

Г

То есть, я хотел сказать просто БАНЯ или просто БОГ. Без всякого прибавления слова КРОВАВЫЙ. Могло ведь такое быть написано? Могло ведь? А?

Д

Нет, но додуматься до такого! КРОВАВЫЙ ДУШ! Надо же до такого дойти!.. Ну и ну! Ну и ну!..

Левицкий остановился на мгновение, хотя и не шел. Вокруг него было вокруг него. Нищий протянул руку. Монета угрожающе засвистела и вдруг, вспыхнув, словцо золотым хлыстом ударила нищего по глазам. Рука отдернулась, лохмотья вскрикнули, он завертелся волчком, ловя в черном воздухе свои невидящие глаза.

Образчик прозы Александра Григорьевича Левицкого:

«Ну вот, — вздохнули крестьяне, — ну вот», — вздохнули, они всегда в таких случаях вздыхали, в не таких, в других, в третьих, но сейчас именно в таком случае вздохнули, как бы оправдывая ту поговорку, как бы оправдывая ту, что гласит, ту, что, ту, что не ту, что гласила, будет гласить, будет оправдывать вздохи, оправдывая тех крестьян, той деревни, где небо висит кусками, дым висит трубами, руки висят граблями, и ночь, и... тут можно было продолжать без конца, начинать без начала, без продолжения, без крестьян, вздохов и висящих кусков, с одним только одним, уповая. До первых петухов, до вторых петухов и до третьих, тоже петухов. Имена: Мария, Зинаида, Алевтина, Прасковья, Ольга, Клавдия, Надежда. Лидия смотрела на себя в зеркало, держа в руке список заслуг Михаила. А тот. Тот а. § Деревня. Редевня. Деверня. Гугурня. Прасковья. В ноздри ему ударил терпкий запах земли и неба. Он был Михаилом. Лидия, казалось, отстранилась от своих длинных темных ресниц. Несколько Михаилов стояло в углу. Один из них с топором, другие хмурили брови. Лидия молчала. Потом она отреклась от всего, о чем молчала. Сердце ее принадлежало другим. Без часов наступила полночь. На крик Лидии сбежались сбежались. Одна из сбежались, по имени Анастасья, всплеснула руками, вопль. А было так: топор не слушался Михаила, он сам поднялся над его головой и, со свистом обрушившись, разрубил Лидию. Лидия рухнула, лицо у зеркала стало бревенчатым. В углу закачались одна луна и две ночи...