Чума в Бедрограде

А объяснять, как ты на самом деле скучал, как ты был во всём сразу неправ и какой ты после этого мудак, ты вообще никогда не умел.

Мудак.

Но если очень напиться, можно поиграть в карты сначала на раздевание тела Габриэля Евгеньевича, а потом и на перстень с треугольным камнем — который твой очень важный человек так жаждал тебе вернуть, раз уж встретились.

И ты пропускаешь за этим занятием всё на свете: объяснения, что там за план с чумой и как он должен сработать, явление Максима, явление девочки-без-диктофона, которой теперь нет, а ты её даже не разглядел. Тебе плевать — ты всё поддаёшься и поддаёшься в карты, чтобы Дима выиграл и перстень остался у него, но Дима играет хуёво, особенно нетрезвый, а карта тебе идёт крупная, ты уже и не знаешь, как ещё извернуться, но, выиграв-таки блядский перстень, просто надеваешь его обратно на Диму.

Просто надеваешь и вырубаешься к лешему.

Гуанако открыл глаза, потому что на лестнице стало как-то ну очень уж шумно.

Заснуть с браслетом-стимулятором нельзя, а вот потонуть во всяких дурацких мыслях до потери ориентации во времени и пространстве — сколько угодно.

Лучше б он в Пассажирском Порту поплавал, как хотел, а не в собственном прошлом!

Скучная же байка, к тому же надоела до смерти.

Шум на лестнице усиливался, готовясь ворваться в дверь Святотатычевой каморки.

Гуанако на всякий случай протёр глаза и поднялся на ноги.

— Все покупают, а он не купил.

— Все готовы на благие дела ради ближнего своего.

— Аж тошно от благодати и всеобщей любви!

— Ну вот он и разрядил обстановочку.

— Не купил.

— Не купил, — говорила закрытая дверь всё приближающимися и приближающимися голосами Охровича и Краснокаменного.

Если б не короткие реплики, выстраивающиеся скорее в монолог, нежели в диалог, Гуанако бы эти голоса не узнал. Слишком уж бесцветно они звучали.

— Вы чего? — не утерпел Гуанако, сам распахнул дверь, выскочил на лестницу.

Рассмеялся.

Пошатнулся.

Полез за самокруткой.

Смял самокрутку в пальцах.

Почему-то первым, что он заметил, был собственный похожий на студенческий мундир плащ. Так радовался ещё, когда увидел этот плащ в какой-то лавке: отличный крой, да и цвет отличный — тёмный, бордовый. Веселился: если что, крови будет не видно.

Оказывается, видно.

Столько крови не может быть не видно.

— Сергей Корнеевич, вы удивлены? — устало спросил Охрович.

— Мы тоже умеем лажать, — слишком быстро, почти перекрыв Охровича, выдохнул Краснокаменный.

— Только не сегодня, блядь, — одними губами прошелестел Гуанако, осёкся (сколько раз он повторял это в блядской Святотатычевой каморке?), посторонился, дав Охровичу и Краснокаменному внести Диму.

Или уже не Диму.

— Блядь, — гораздо твёрже высказался Гуанако.

— Не блядь, а наглядная демонстрация того, чем хороши наши законы и плохо нелегальное оружие, ими запрещаемое, — поправил Охрович, пристраивая Димину голову на подушку.

— От него бывают дырки в печени. И в ногах, да, — осмотрел Краснокаменный свою руку, только что расставшуюся с Диминой штаниной.

Гуанако уже набирал номер мастерской на первом этаже, хотя проще было бы спуститься, но спускаться было стрёмно, выходить из каморки хоть на секунду было стрёмно, всё что угодно было стрёмно.

— Да? — отозвался Святотатыч на леший-знает-какой раз.

— Врача, срочно. Тяжёлый огнестрел, — Гуанако обернулся на Охровича и Краснокаменного, те немного недоумённо закивали.

Огнестрел, огнестрел — водяная чума и прочие напасти выглядят по-другому.

— Максим таки того твоего мальчика? — хмуро поинтересовался Святотатыч.

Через телефонную трубку было слышно, как он придвигает к себе второй аппарат, нажимает кнопки и пережидает гудки.

Максим?

— Блядь, весь Университет — мои мальчики, — огрызнулся Гуанако.

Максим, очень весело. Просто отлично.

— Всё будет, жди.

Гуанако посмотрел на замолчавший телефон. Конечно же, всё будет — у Святотатыча всегда всё схвачено, можно не париться, можно просто ждать.

Охуенно, блядь.

Охрович и Краснокаменный всё так же бесцветно помялись.

— Двое ваших мальчиков сообщают вам, что ещё один ваш мальчик тоже неподалёку.

— В машине. Снова связан, ему понравилось.

— Желаете применить к нему воспитательные меры?

— Или сначала к нам?

Гуанако посмотрел на них с удивлением. Какие меры, леший.

— Это, гм, спасибо. Вы его спасли.

— Вы потрясающе оптимистичны, Сергей Корнеевич, — покосился на Святотатычеву койку Охрович.