Чума в Бедрограде

— Провокация. Меня три дня раскалывали, не верили в подготовительное учебное заражение — как будто вчера из печи вышли и Медицинской гэбни не видели! Хотели услышать какую-то другую правду, пострашнее. Пугали, что гэбня от меня откажется, раз я попался на смертельном вирусе. А не откажется сама — грозились помочь. В моих вещах были ключи от складов, я признался фалангам, что это они, а те помахали связкой у меня перед носом. Сказали, что сначала конфискуют всё ночью втихаря, а утром заявятся с официальной проверкой, показательно ничего не найдут и посмотрят, как после этого запоёт Бедроградская гэбня, станет ли меня выгораживать.

Под конец тирады он не удержался и прикрыл-таки глаза.

Пожалуйста, пусть для фаланг это будет выглядеть хотя бы измотанностью. Очень не хотелось бы демонстрировать посторонним, что Андрею сейчас попросту страшно взглянуть на Бедроградскую гэбню, увидеть очередные сомнения на лицах, недоверчивые усмешки и все прочие мыслимые признаки того, что отклонённое по бумагам ПН4 на деле ещё в силе.

Бахта крепче навалился плечом, у Соция напряглась и мгновенно расслабилась обратно нога. Несчастную синхронизацию не проведёшь, зажмурившись: есть ещё пульс, дыхание, много чего другого, что можно почувствовать кожей. Они психуют, буквально взбешены, очень-очень злы, но —

…не на Андрея?!

— Падлы, — сдержанно, буднично заявил Гошка.

— У всех свои методы работы, — будто бы возразил Соций, — но у некоторых они на удивление блядские.

— Коноеды хуевы, — светски добавил Бахта, в упор глядя на зрачок записывающего изображение устройства над окном.

Оказывается, открывать глаза не очень-то и страшно.

— Как они тебя взяли-то? — Соций привычно положил руку на спинку дивана за Андреем. Можно откинуться, опереться и попробовать успокоиться.

— Прямо в Медкорпусе, — отпускало медленно, деловитый тон пока не хотел уходить, но всё-таки отпускало. — Говорили с Шапкой в пустой лаборатории у шумного аппарата, только вышли за дверь, как наткнулись на «проверку пропусков». Я ведь даже не сообразил сразу, что говорю с фалангой, не ожидал. Потом прошли в соседний кабинет, а там идёт непрерывная запись звука, производимого тем шумным аппаратом.

— Ловко, — присвистнул Бахта.

— Была какая-то наводка, не могло не быть, — согласился Андрей, неуверенно пристраиваясь к плечу Бахты поудобнее. — Не факт, что сам Шапка…

— А другой клиент был? — Соций протянул Андрею пачку, дождался, пока тот возьмёт сигарету, и сам поднёс подожжённую спичку. — Тот, про которого ты говорил перед отъездом? А то Шапка чирикал, что клиента нет, телеграмм с вызовом нет, а ты к нему попёрся сам и по другому поводу.

За степной чумой-то?

Андрей ещё раз поразился абсурдности такого вранья.

— Телеграмму я брал с собой в Столицу, хотел удостовериться, Шапка ли её посылал. Должна быть среди конфискованных личных вещей, если их вдруг не утилизовали. Что касается клиента, про него Шапка не распространялся, только уклончиво твердил о бóльших деньгах и лучших гарантиях анонимности своего участия. Зато я сглупил, несколько раз прямо повторил на запись про контролируемое заражение, про то, что от Бедроградской-то гэбни у него тоже неплохие гарантии, — Андрей притормозил, задумавшись над одним и тем же вопросом уже в который раз за последние дни. — Не знаю, не прослушав хотя бы один раз запись нашего разговора, я не могу сказать, подводил меня Шапка специально к компромату или нет. Он всегда говорит медленно, берёт большие паузы, будто нарочно испытывает терпение, а вроде как на самом деле росский недоучил.

— Мог он из патриотизма и прочего врачебного долга таки стукнуть своей гэбне, что мы хотим подпортить им чистоту эксперимента на нашей территории? — для вида вернулся к Андреевой легенде Соций.

Андрей сокрушённо покачал головой:

— Я уже ничего не знаю, ни-че-го. Но ловили-то меня фаланги, а не медики.

— Коноеды хуевы, — повторил свой коронный номер Бахта, которого всё это время продолжало потряхивать от злости.

Руки Гошки были сложены на груди в положении «мы не сдадимся, ебитесь», но смотрел он куда-то в пустоту, сосредоточенно и несколько неуверенно, если слово «неуверенно» вообще можно применить к Гошке. Андрея терзало смутное предположение, что Гошке стыдно за ПН4, но слово «стыдно» ему тоже не очень-то подходило.

Хоть бы прикоснулся разок, последний бастион отчуждения.

— Расскажи уж нам тогда, — перехватил он взгляд Андрея, — кто такой Дмитрий Ройш.