— К черту, — отвечает Мишка. И это буквально. Курс норд-вест.
А Левашов и впрямь худ и носат. Столб телеграфный в огромном кабинете. Все черное, лишь белый президент в квадратной рамке. Над головой. Удобное прикрытие.
— Что-то вы к нам зачастили, Михаил Маратович.
— Да? А у меня такое ощущение, что это вы к нам зачастили, Дмитрий Валентинович. Ваши люди на наши объекты.
— Как всегда дерзите?
— Да нет, конечно. Факт констатирую. Не более того.
— А факты не на вашей стороне, Михаил Маратович. Вы почему законы не хотите соблюдать? Упорно, я бы сказал, нарушаете.
— Наверное, потому, что государство свои законы само не соблюдает. Я восемь месяцев назад подал заявку на эти пролеты. И номиналы оплатил три месяца тому назад. Все сделал. Фактически ведь просто не получил бумагу. Формальность.
— Ну, это, извините, демагогия — все виноваты, кроме вас. Пустое сотрясение воздуха, и делу оно не поможет. В то время как выбор все же есть. Есть, Михаил Маратович. Пять минимальных или двадцать пять?
— Да не могу я сделать демонтаж. Хоть режьте.
— А Интернет нам в офис подать можете? По льготному тарифу?
— По льготному? Могу, конечно.
— Ну, тогда пять минимальных — и будем считать, что на три месяца вы отключили незаконный источник излучения.
Выходя, в дверях Михаил снова сталкивается с Оксаной. Движение на противоходе. Случайность или предусмотрительность Дмитрия Валентиновича Левашова? Человека с очень длинной шеей. Иногда кажется, что они все в сговоре. Красные и белые. Рогов и Левашов. Ленка и Оксана. Игра такая. Настольный хоккей. Не хочешь поработать шайбой? Головой? За других? Мишка Петров.
Был у него такой в детстве. Сокровище. Весь двор завидовал. “Спартак” — “Динамо”. Хоккеисты на железных штырьках. Верти как хочешь. Отец привез. Из Москвы. Мировой подарок. А сам ни разу с Мишкой не сыграл. В другом месте горел. Сжигал себя дотла.
Еще до снега, в октябре, Петров возвращался из новокузнецкой командировки. Заезжал в Грамотеино посмотреть на вышку. Свою собственную. Шестидесятиметровую. И совсем рядом, на площадке шахты им. Вахрушева, увидел отцовскую башенку. Заброшенную и забытую.
Одна из множества. Подставка для вентиляторов, вращающихся на раме. Модель восемьдесят третьего года. Последний вариант. Революционная конструкция М. А. Петрова. Петрова и Фраймана. Мгновенное переключение потоков. Установка ПИФ. Когда-то казалась неотъемлемой частью пейзажа. Истории. Как “ЗИМ” и “ЗИС”. Только теперь ни шахт, ни вентиляторов в округе. Последние кирпичи разбирают. Зато из-под бетона, из щелей фундамента уже вовсю лезет лоза. Прутики кленов. А впрочем, какие прутики? Стволы! Как на кладбище. Сибирское дерево забвения. Очень жизнестойкое.
А метель лютует. Злее, чем даже утром. Тогда хоть иллюзия была просвета. Белое на черном. Теперь же белое на белом. Полная слепота. Откуда столько колючего? И хищного? Из мягких, нежных облаков, конечно.
Две черные тени возникают внезапно. Прорезываются впереди. Мгновенное отвердение воздуха. Прямо перед носом Мишкиной “девятины”. Наваждение. В зыбком конусе света от своих собственных фар. И кажется, в эту секунду он сам, желтый, рыскающий из-за неровностей мерзлой декабрьской дороги, и должен смыть эту пару. Немедленно. Махом. Словно дворники со стекла. Откинуть. Обязан. Вправо или влево. Сейчас!
Но ничего подобного не происходит. Тени не исчезают с дороги. Эти люди. Не освобождают проезжую часть. Не пропадают. Не спешат разобраться на штрихпунктиры пурги. Белые звездочки. Они приближаются. Расплываются, как кляксы. Два живых человека. Наезжают. Стремительно и неумолимо.
“Почему они на дороге? Почему на дороге? Ведь есть же тротуар. Тротуар!”
В последнюю секунду, с той же необъяснимой и неумолимой логикой бреда, Мишка резко берет влево. Без колебаний. Одним движением. Как робот или зомби. Радиоуправляемая кукла. Машину выносит на утоптанный снег неширокой обочины. Небольшой бордюр гасит скорость. Но все равно метров тридцать “девятина” катится и только потом замирает. Останавливается, едва не ткнувшись в железо мусорного бака.
Миша не смотрит в зеркала. Миша не оборачивается. Он просто сидит. Головой уткнувшись в руль. Наконец доносятся голоса. Две тени наплывают справа. Живые. Пацаны. Два мальчика.
Читать дальше
