Главное отличие романа от фильма (как и вообще типично американского “ужастика” от отечественного) в том, что у Фолкнера Лупоглазый — преступник и люмпен, а у Балабанова — мент. И тот и другой — стопроцентная “нелюдь”, воплощение гипнотизирующего абсолютного зла. Но Фолкнеру приходится все же описывать, как в детстве Лупоглазый резал ножницами канареек и кошечек, а перед смертью с тупым равнодушием раскладывал рядами окурки в ожидании виселицы (ничего человеческого!). Балабанову объяснять ничего не надо: мент-маньяк — и этим все сказано. Подсознательный ужас перед государством как “оборотнем в погонах”, использующим в собственных, непостижимых целях безграничное право творить насилие, просыпается в душе у нашего человека мгновенно. Этот подспудный страх и заставляет (в зависимости от формы рационализации представлений о родном государстве) либо истово защищаться: “Все неправда, так не было (сейчас — другое дело!)”, — либо восклицать: “Да, так было всегда! „Груз-200” — кино о судьбах России!”
В эту сторону и направлена в основном логика зрительских интерпретаций. Получается, что девушка Ангелина (Агния Кузнецова) — это страна, которую насилует в извращенной форме импотентная, жестокая власть. Ее папа, секретарь райкома, — власть прежняя, не способная правильно воспитать и спасти свое дитятко. Ее мертвый жених — герой-афганец, тело которого маньяк Журов (Алексей Полуян), извлекши из цинкового гроба, швыряет к ней на кровать, — опочившая в бозе идея имперского патриотизма. Колоритный алкаш (Александр Баширов), который трахает ее на глазах у Журова в соседстве мертвого жениха, а потом оказывается жмуриком № 2 на этой кровати, — обреченное воплощение уголовного анархизма. Бывший зэк, поклонник Кампанеллы, продававший бухло из-под полы и расстрелянный по приговору суда за убийство, которого не совершал (Алексей Серебряков), — олицетворение утопических народных мечтаний. Гнусный фарцовщик Валера (Леонид Бичевин), спьяну забывший девушку в нехорошем доме, — нарождающийся капитализм. Профессор научного атеизма (Леонид Громов) — трусливая, гнилая интеллигенция. А жена убитого утописта Антонина (Наталья Акимова), отомстившая за мужа, пристрелив Журова, но даже не подумав при этом освободить замученную голую девушку, так и оставив ее сходить с ума в комнате с тремя трупами, — стихия “русского бунта, бессмысленного и беспощадного”… И т. д. и т. п.
Картинка “Прикованная нагая Россия корчится среди протухших идеологических трупов” — впечатляет. Особенно на фоне безудержной нынешней пропаганды с ее образом “России, встающей с колен”. Но все же как-то не верится, что Балабанов снимал “Груз-200” ради того лишь, чтобы поучаствовать в конкурсе политического плаката. За всем этим чувствуется что-то глубоко личное, о чем режиссер прямо не говорит, но что делает для него картину принципиально значимой.
В ходе газетно-интернетной полемики я нашла три варианта ответа на вопрос: зачем Балабанов снял это кино?
1. Балабанов — сам больной, вот и воплощает на экране свои больные фантазии. Думаю, это не совсем так. “Груз-200” для этого слишком нагружен идеологией. Когда режиссер предавался фантазиям на тему садомазо в фильме “Про уродов и людей”, то как-то обходился без разговоров о Боге, “Городе солнца”, героях Афгана и проч.
2. Балабанов решил разбудить нас и в разгар всеобщей ностальгии по совку бросить в лицо зрителям беспощадную правду. Тоже нет. Если бы так, он не путал бы следы, не говорил бы в публичных выступлениях, к примеру, что “Груз-200” — “фильм про любовь”, а, напротив, был бы заинтересован, чтобы его однозначно и правильно поняли.
3. Картина выражает глубочайший мифологический кризис в сознании самого режиссера — кризис “безбратья”. Вот это уже, кажется, “теплее”.
У раннего Балабанова (“Счастливые дни”, “Замок”, “Трофим”) герой, альтер-эго автора, — всегда маленький человек, абсолютно беззащитный перед непостижимым ужасом мира. Из этого ужаса и родилась в качестве противовеса мифологическая фигура былинного богатыря Данилы Багрова (“Брат”) — защитника униженных и оскорбленных, носителя “правды” и “силы”. Точнее, в первую очередь — спокойной, уверенной силы, за которой Балабанову чудилась какая-то “правда”. Данила пришелся по душе зрителям и уже во втором “Брате” обрел статус носителя национальной идеи. Этакой непобедимой, нашей, отечественной “правдосилы”, вооружившись которой Данила умудрялся устроить “кирдык” Америке в одном отдельно взятом ночном клубе с нехорошим уклоном; а его младший брат, герой “Войны”, — разгромить один отдельно взятый чеченский аул, освободив из плена измученную англичанку и раненого своего командира, которого играл все тот же С. Бодров-мл.
Читать дальше
