А. Что же все-таки убито, ушло? С чем же мы так мучительно не в состоянии справиться? Чего же не хватает нынешнему человеку, чтоб быть собой? Коллективной идеи или персональной способности чувствовать, которая отбита, как почки, отморожена безжалостной стужей российского ХХ века?
Б. Думаю, и того и другого. Общее не только Молох, пожирающий отдельные “я”, но и спасение для человека с безжалостно покалеченной персональной жизнью. Поэтому-то мы за обрывки этих мифов так и цепляемся: советского ли,
имперского… А вот заглянуть в себя и понять, что действительно с нами произошло,-— мучительно страшно. Страшно жить, страшно что-то начинать, страшно любить и отвечать за других, страшно говорить правду и помнить. Слишком больно, слишком часто обламывали(сь). Тут как у извлеченных из-под обломков землетрясения: сняли плиту — и проявились клинические симптомы некроза тканей, эффекта сдавливания. Но вспомнить все-таки, наверное, придется. Иначе — как жить?
P.S. Статья в форме диалога с самим собой — не первая в биографии автора. Так, в частности, была написана рецензия на фильм “Олигарх” П. Лунгина (“Новый мир”, 2003, № 1). Диалог — способ высказать спорные вещи и протащить “далековатые сближения”. Один собеседник воплощает по мере сил здравый смысл, другому позволено предаваться безудержным обобщениям. Есть ли резон во всем этом-— судить читателю.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДНЕВНИК ДМИТРИЯ БАВИЛЬСКОГО
Анатолий Васильев, “Плач Иеремии” и “Каменный гость” в “Школе современного искусства”. Владимир Мартынов: театральная музыка
ладимир Мартынов интересен и как композитор, и как теоретик (книги его
требуют отдельного детального разбора) перетеканием слов в дела и наоборот. Музыка Мартынова оказывается надводной частью титанического усилия по возвращению искусству его духовного качества.
Поиски Мартыновым сакральных начал в современной музыке срифмовались с тем и наложились на то, что до недавнего времени делал и искал в своем московском театре Анатолий Васильев. Именно поэтому их сотрудничество кажется логичным и естественным. Хотя следует примирительно признать: результат этого диалога не всегда однозначен.
Важно, что обе ипостаси композитора — и практическая, и теоретическая — сочетаются гармонично, без каких бы то ни было перекосов и натяжек. Думая о творчестве Мартынова, вспоминаешь о плавности переходов из одного агрегатного состояния в другое.
Сложнее с театром, который, в отличие от музыки, всегда конкретен. И тогда внимание к своим собственным ощущениям, заданным параметрами зрительного зала, вплетающееся во впечатление от увиденного, становится основой послевкусия. Оказывается, что в театре, как и в музыке, не должно быть ничего случайного.
Это, видимо, и роднит два разнородных вида искусства.
1. “Упражнения и танцы Гвидо”. Опера Владимира Мартынова “Упражнения и танцы Гвидо” — нечеловеческой красоты музыка. Даже странно такое количество красоты и гармонического звучания. Причем, на полном серьезе, ирония минимальна.
В опере несколько действующих лиц — орган (органист), тенор и два сопрано, камерный мужской хор и ансамбль барочной музыки. Все они находятся в сложных отношениях друг с другом, и опера начинается с того, что они попеременно вступают, проигрывая (пропевая) одинаковые музыкальные периоды — вполне в духе минимализма, в наймановском, скорее, изводе.
Причем, проиграв фразу, солист умолкает. Пауза. Орган с одной и той же репликой. Пауза. Вступает хор с одинаковыми периодами. Пауза. Потом два сопрано. Пауза. Потом скрипачи и скрипачки.
Такой, значит, базовый расклад, в котором постепенно нарастают смешения. Голоса под скрипку, хор под орган, и наоборот. Минималистский каркас, на который наворачивается виноградная плоть. И порой, когда случается такой ансамбль, музыка начинает нисходить или подниматься, как в гаммах арпеджио, и вдруг
возникает такая красота на сливочном масле, что подступают многоступенчатые мурашки.
Гвидо Аретинский — дядька, придумавший почти тысячу лет назад нотный стан и современную систему записи нот, как и сами названия нот; поэтому
камерный хор все время пел ноты — как гамму — до-ре-ми-фа-соль-ля... а все остальные достраивались и подстраивались, расширяли поле и добавляли складок и завитков.
Читать дальше
