Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 12 2005)

Обнаружив в газете некролог, Олежка оживляется.

— Я всегда смотрю, — весело объясняет, — где ты, деятель, был в период с сорок первого по сорок пятый, а? Любопытная картина получается. Подгорного не забыли? Всю войну прокукарекал в тылу.

— А Машеров? — срезаю я аналитика.

— Исключения бывали, — соглашается Олежка. — Но редко.

Алексеев не из их числа. Великую Отечественную он пережил в городе-музее Самарканде, где редактировал газету. Впрочем, его вполне могли списать по зрению: на широкой переносице Главного очки с немыслимым количеством диоптрий.

Смотреть в набухшие линзы страшновато. Все равно что заглядывать в душу циклопа.

Когда Алексееву приносят полосу, он мрачнеет. Зовет ответственного секретаря и, страдая от предчувствий, ввинчивает палец в строку:

— Это о чем? А это? А подробнее?

В коридорах острят:

— Бывают случаи, когда главный редактор не может писать. Но чтобы и читать не умел!

На летучку, где в меру демократично обсуждаются вышедшие номера, Алексеев опоздал.

Дежурный критик был в ударе и чихвостил все подряд.

— Это кто? — шепотом спросил Алексеев.

— Коган, — шепотом ответили ему.

— Коган? — насторожился Алексеев. — А он откуда? Он в редакции работает?

— А как же!

Это была последняя летучка...

Установки Алексеева терзают душу, как завывания мартовского кота.

— Размышлизмы, — гудит он, нервно поправляя окуляры, — это тру-ля-ля. Главное — люди труда.

На первой полосе стали печатать мелкие, как на паспорт, фотографии.

Издали похоже на листовки “Их разыскивает милиция”. Правда, карточки изображают не преступников, а передовиков производства.

Их не пять, не десять и даже не двенадцать, а обязательно пятнадцать.

По числу входивших в Союз республик.

В том порядке, в каком они перечислялись в Конституции.

Первый ударник — из РСФСР, второй — хохол, третий — белорус, а в самом конце — эстонец.

Володя Соколов, шеф отдела иллюстраций, тоскует:

— В завтрашний номер эстонец у меня есть, а на послезавтра — йок!

В редакцию приводят американского фельетониста Бухвальда.

Алексеев представляет гостю доморощенного коллегу, сообщая с мальчишеской радостью:

— Ему на днях орден вручили.

Американец в изумлении:

— У вас фельетонистов орденами награждают?

— И медалями тоже! — сияет Алексеев.

Олежка направляется в редакционную парикмахерскую, но его останавливают:

— Туда нельзя.

— Почему?

— Сегодня стрижется Главный.

— Когда?

— Пока неизвестно. Завтра приходи...

Мэлор Стуруа заявляет на партийном собрании:

— В редакции повеяли свежие ветры.

Его назначают членом редколлегии. С привилегиями — как у замминистра.

Кадровая революция, о неотвратимости которой шуршали в коридорах, началась.

Есть организаторы жизни, есть — исполнители.

Я, увы, из второй категории.

К тридцати пяти годам мое жизненное пространство составляли:

город Ровно в Западной Украине и жившие там родители,

а в Москве —

жена,

двое детей,

парализованная теща,

дворняга, отзывавшаяся на кличку Барон,

сборник очерков “Дорогу осилит идущий”,

двухкомнатная квартира в Бескудникове,

вторая модель “Жигулей” морковного окраса,

сосед Семеныч — гальваник секретного завода,

Центральный Дом журналиста,

приятели, которых жена называла “собутыльниками”,

Оружейные бани,

ишемическая болезнь сердца,

приз лучшему игроку футбольного матча журналистов Москвы и Грузии,

редакция на Пушкинской площади

и должность заместителя заведующего отделом морали...

Живем мы не бедно, не богато, а от получки до получки.

Прибамбасы Ларисы делают квартиру вполне.

Иногда в гости протискивается Семеныч.

Приступаем тайком.

По Закону Подлости в комнату заглядывает жена.

Секретный гальваник прячет за спиной бутылку, с ангельским видом разглядывает стену и, указывая черным пальцем на горшок с кактусом, кричит:

— Ну, ты, Лар, декоративщица!

— Ладно вам, — оттаивает жена, — идите на кухню, сядьте как люди, возьмите в холодильнике.