Еще удивительнее старание Кушнера истолковать врожденную неспособность Мандельштама «не терять лицо» как личностный дефект. Если стать на такую точку зрения, то первым среди дефектных окажется Пушкин. Да и Пастернак не протиснется в это «игольное ушко». Вспомните хотя бы склянку с йодом, который он заглотал на глазах у Зинаиды Нейгауз, или историю приобретения парижских туалетов для нее же с помощью Марины Цветаевой.
Не утверждаю, что установка Кушнера на снижение облика автора стихов «про кремлевского горца» злонамеренна. По-видимому, он и впрямь так видит , потому и не замечает оче -видного: его Мандельштам оказался слишком уж похож на портрет «городского сумасшедшего», давным-давно сложенный совокупными усилиями эмигрантов первой волны. Несовместимость шаржированной копии с оригиналом до такой степени возмутила Ахматову, что она, уже смертельно больная, стала готовить к печати свои «Листки из дневника»: «И вместо трагической фигуры редкостного поэта, который и в годы воронежской ссылки продолжал писать вещи неизреченной красоты и мощи, мы имеем „городского сумасшедшего”, проходимца, опустившееся существо. И все это в книге, вышедшей под эгидой лучшего, старейшего и т. п. университета Америки (Гарвардского), с чем и поздравляем от всей души лучший, старейший университет Америки» (стр. 170).
Конечно, и Ахматова пристрастна, и вообще, а к своим поэтам особенно, и ее «очень зорко видящий глаз» бывает, как подметил Пастернак, «по-разному остер». Так ведь кроме взгляда есть еще и факты, а они, к счастью, обладают способностью корректировать изъяны (астигматизм) взглядов.
О чем же говорят факты? А вот о чем. Не был Леонид Осипович Пастернак «известным художником», а был всего лишь добросовестным «учителем рисования» и прямого отношения к Искусству (с большой буквы) ни его портреты, ни его иллюстрации не имеют. Даже к Искусству отечественной книжной графики.
Не согласуется с общеизвестными ныне сведениями (см. третий том энциклопедии «Русские писатели 1900 — 1917») и утверждение Кушнера, будто Мандельштам-отец — всего лишь торговец кожами. Он был купцом первой гильдии, то есть миллионщиком. Чтобы «жид из Варшавы» преуспел в столь тонком деле, как лайково-перчаточное, он наверняка должен был обладать и незаурядным коммерческим нюхом, и предпринимательским даром. Кабы не лайковый миллион, дававший купцам первой гильдии еврейского происхождения право на проживание в центре «державного мира», не было бы в биографии поэта ни дачи в Павловске, ни его университетов Петербургского (почти полный курс с 1911 по 1917-й), Гейдельбергского (зима 1909/1910), Сорбонны (1907 — 1908)2, ни путешествий по Италии и Швейцарии, ни элитного Тенишевского училища, откуда Осип Эмильевич вышел с блестящим знанием русской литературы. Да, в пространстве быта он ориентировался плохо, зато, «как все тенишевцы», «ловко ходил на лыжах». Об этом вспоминает Надежда Яковлевна, описывая первые дни их пребывания в Саматихе…
Впрочем, Пастернак и из Марбурга скорехонько, всего через три месяца, сбежал. И потому, что, в отличие от «мраморной мухи», был сильно стеснен в средствах, и потому, что, несмотря на «обучаемость» (словцо Д. Быкова), вовремя сообразил: по складу своего ума он для профессионального занятия философией решительно непригоден.
К концу войны отец Осипа Эмильевича действительно почти разорился. Но не по причине незадачливости. Война разорила всех честных коммерсантов, чей бизнес опирался на связи с партнерами и поставщиками из западных губерний. В результате наследник миллиона «лишился и чаши на пире отцов, и веселья, и чести своей». Момент важный, но еще важнее, что в ранней юности, когда закладывается основа социального самочувствия, ни унижения бедностью, как Ахматова, ни материальных стеснений, как Михаил Зенкевич и ВольдемарШилейко, старший сын купца первой гильдии не знал не ведал. Ахматова вспоминает, что познакомилась с Мандельштамом в марте 1911 года на «башне» у Вячеслава Иванова, куда тот явился с «ландышем в петлице». Ландыши — самая модная и дорогая бутоньерка в зиму 1910/1911 года, и Анна Андреевна недаром ее запомнила. К костюмам из магазинов готового платья живые ландыши в марте не прикалывали. Хочу также обратить внимание на воспоминания Надежды Яковлевны, в частности на тот фрагмент, где она рассказывает, как невзначай обнаружила в родительской квартире мужа среди обреченной на выброс рухляди изящный дорожный рундучок, весь в иностранных наклейках (Осип Эмильевич, когда колесил по Европе, подгоняемый «тоской по мировой культуре», купил его в Гамбурге, дабы выглядеть элегантным туристом).Рундучок, увеличенная копия подаренного Н. Я. матерью, перевезли в Москву. Сначала в каморку во флигеле Дома Герцена, а потом в квартиру в Нащокинском переулке, где стали использовать по новому назначению — для хранения рукописей поэта. Запомним этот рундучок, он пригодится, когда наш сюжет добредет до кульминации. А пока полистаем еще «Листки из дневника».
Читать дальше
