П. Д. Барановский — личность легендарная. Он стоит у истоков создания Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Его перу принадлежит первый проект устава общества, когда об учредительном съезде общественность только еще мечтала. Деятельная гражданская позиция Барановского ярко проявилась при создании первого в стране молодежного реставрационного клуба “Родина”. Собрав московских школьников, студентов, рабочих, он обучил их и на общественных началах приступил к восстановлению выдающегося памятника древнего зодчества — Крутицкого подворья. В свои семьдесят пять лет во время работы на Крутицах он упал с лесов и сломал ребро. Через месяц его снова видели на лесах.
Человек он был неуемный, принципиальности — гранитной. Недаром ведь “Петр” по-гречески — камень. Друзья называли его Аввакумом ХХ века. Таким он оставался до самых последних своих дней. Помню, мы разбирали архив, который Петр Дмитриевич безвозмездно передавал в Государственный научно-исследовательский музей имени А. В. Щусева. На фотографии я увидел человека, который смотрелся маленькой точкой на куполе церкви Вознесения в Коломенском.
— Кто этот верхолаз и что он там делает? — спросил я.
— Как кто? Я, чиню крышу, — ответил Барановский.
— Как вы туда залезли?
— Вылез в окошко, что в основании шатра, а потом по цепи до купола.
— И не побоялись?
— А что тут такого? У меня нет страха высоты. Я и сейчас бы туда залез, — сказал Петр Дмитриевич.
И залез бы! Сомневаться не приходится.
"Я пишу картины, которые взорвут общество..."
В конце романа Максима Кантора “Учебник рисования”1 художник Струев устраивает погром в модной галерее Славы Поставца, прыткий хозяин которой совмещает прибыльную торговлю художественным авангардом с ролью хорошо оплачиваемого политтехнолога. Обозленный Струев нанизывает на галериста картину, порвав о его голову холст: “серые кружочки поверх розовых треугольников”, бьет лбом об авангардную инсталляцию (ночной горшок, приклеенный к швейной машинке), потом о другую (серпы и молоты, замотанные в катетеры и клизмы), а когда Поставец произносит слово “искусство”, Струев и вовсе входит в раж и превращает в труху и обломки все, что еще не сломал. Последним пострадал ящик с мусором, может, и напрасно: Семен Струев, хоть и носит титул лидера “второго авангарда”, никак впопыхах не сообразит, от ремонта ли остался ящик, или то произведение искусства.
Метафора более чем прозрачна: авангард — это мусор.
Вообще-то мусор — довольно нейтральная субстанция человеческой деятельности, к нему можно относиться с равнодушием или с брезгливостью, но его не за что ненавидеть. Но отношение автора к авангарду не исчерпывается сравнительно безобидной метафорой, для Кантора авангард — это не только предательство искусства. Это предательство образа человека, гуманизма, христианской цивилизации. Роль авангарда при этом не просто преувеличивается, но демонизируется. То, что обычно связывается как причина и следствие, Кантор меняет местами. Не искусство обусловлено вектором развития истории, но, наоборот, утрата человеческого образа в искусстве приводит к изменению исторической парадигмы ХХ века.
“Квадраты, черточки, кляксы и загогулины”, присвоившие себе права, которыми были наделены антропоморфные христианские образы, привели, по Кантору, к изменению самосознания культуры, а уже оно оказало “необратимое влияние на все аспекты бытия”. Культура утратила человеческое лицо — и мир утратил его во всех своих проявлениях: войнах, законах, морали, финансовых махинациях. В духе конспирологических теорий, которых он не чужд, Кантор даже назначает лицо, ответственное за внедрение в мир авангардного искусства. Старый номенклатурщик Луговой, проживающий в романе на правах демона истории, совершенно в духе Шигалева из “Бесов” формулирует диалектику свободы и деспотизма.
“Мне надо было добиться послушания, единства, раболепия — и провести фигуры к этой позиции, начав с отправной клетки — свободы”. В качестве приманки и был выбран авангард. “Точки, кляксы, закорючки, — вот она, свобода”.
Вот откуда в сцене разгрома галереи Поставца мстительный восторг сродни тому, что испытывала булгаковская Маргарита, учинив погром в квартире критика Латунского.
Булгаков, однако, иронически дистанцируется от любимой героини, ставшей в эту ночь ведьмой, и не дает слишком уж разгуляться жажде мести. Месть — это строго дозированное лекарство, чрезмерная его порция может превратить негодяя в жертву, а мстителя — в палача. Убей Маргарита ненавистного критика — и прощай читательские симпатии. Струев истязает галериста предметами искусства, приравненными к мусору. Ситуация должна бы выглядеть комично, но сцена настолько лишена иронии, а удары Струева столь полновесны, что поневоле начинаешь сочувствовать человеку, захлебывающемуся собственной кровью, а не тому, кто орудует кастетом.
Читать дальше
