С тех пор приходилось не раз ее перечитывать, читать другие работы Вышеславцева и о нем, самому писать о Вышеславцеве, и все же загадок он после себя оставил немало, и новое, самое объемное издание ряд вопросов оставляет открытыми. И дело здесь отнюдь не только в пробелах знания его биографии. Самый значительный пробел — это период Второй мировой войны, “самый темный период жизни Б. П. Вышеславцева”, как пишет автор содержательного предисловия к рецензируемому изданию В. В. Сапов. Самый темный, в разных смыслах этого слова, — и потому, что, как пишет другой исследователь: “Ни один источник не позволяет узнать, чем именно занимался Вышеславцев во время войны”, и потому, что над ним висит обвинение в сотрудничестве с Рейхом. Впрочем, обвиняет его в этом автор “Полей Елисейских” В. Яновский, мемуарист, не утруждавший себя ни строгостью суждений, ни фактическими доказательствами. Трудно интерпретируются и другие свидетельства. По одним Вышеславцев уехал из Франции в Швейцарию в 1943 году, с другой стороны, известный философ и историк русской философии С. Левицкий, познакомившийся с ним в Праге в 1944 году и, кстати, высоко оценивавший Вышеславцева, называвший его “Рахманиновым русской философии”, утверждал, что он связал себя с немцами с 1944 года. Все может быть, но вряд ли в 1944-м кому-то пришло бы в голову связывать себя с немцами, кроме тех, кто в этом году уходил с ними из России, спасаясь от НКВД. У Вышеславцева такой необходимости не было, если он уже в 1943-м переехал в Швейцарию, где ему помогли былые связи с Карлом Юнгом. С другой стороны, вряд ли Левицкий стал бы клеветать на глубоко симпатичного ему Вышеславцева, о котором он написал немало теплых и возвышенных слов. Как бы то ни было, как сказано у Достоевского по другому поводу, “защитник сошел со сцены слегка подсаленный”. Впрочем, тот же Левицкий проводит параллель между “советофильством” Бердяева и “германофильством” Вышеславцева… И впрямь получилось как в давней песне — “кому от Сталина, кому от Гитлера”. Впрочем, мы так и не знаем, в чем “грех” Вышеславцева. Автор предисловия В. В. Сапов, в настоящем издании расширивший текст своего давнего предисловия к трудам Вышеславцева (Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. М., “Республика”, 1994) главным образом за счет рассуждений на тему сотрудничества Вышеславцева с немцами, прав в своем предположении, что Вышеславцев просто вел себя, “как и многие русские (причем не только и даже не столько эмигранты, а в массе своей русские, живущие именно в советской России)”, те, кто “с нетерпением ждали конца большевизма, который у них всех отнял родину”. Прав он и замечая, что “подлинная правда о Великой Отечественной войне состоит <���…> в том, что она отчасти была и продолжением войны Гражданской, которая, в сущности, никогда и не заканчивалась за все годы советской власти”.
Одна из православных активисток, высланная вместе с семьей в 1922 году из России и вернувшаяся после войны, незадолго до кончины рассказывала мне, как в Париже встретила на улице выдающегося богослова и в восторге воскликнула: “Наши победили под Сталинградом!” — “Какой ужас!” — тихо ответил богослов. Он был, судя по воспоминаниям, человеком редкой душевной чистоты и благородства; просто он понял, что ему уже никогда не вернуться в Россию, которую, после Бога, он любил больше всего. Я специально не называю его имени, дабы случайно не оттолкнуть возможного читателя от его замечательных трудов.
Что касается Вышеславцева, то, во-первых, можно с уверенностью сказать: ни в одном из известных нам его сочинений, довоенных или послевоенных, нет ничего похожего на хотя бы заинтересованность фашизмом, а во-вторых — сослаться на его печатную активность начала 50-х годов, вызвавшую дискуссии в печати, в которых никто из оппонентов не попрекнул его коллаборационизмом, что в раскаленной атмосфере эмигрантских послевоенных споров непременно случилось бы, если бы нашелся повод.
Другая загадка творческой биографии Вышеславцева сразу бросается в глаза при взгляде на библиографию его трудов, опубликованную в рецензируемой книге. Если бы срок жизни Вышеславцева был столь же краток, сколь жизненный путь С. Трубецкого, Вл. Соловьева или И. Киреевского, то рискну сказать, что в истории русской мысли ему бы места не нашлось. К сорока годам — одна книга “Этика Фихте” и пять-шесть статей, включая газетные; к пятидесяти — небольшая брошюра “Русская стихия у Достоевского” (в каком я был восторге, когда лет тридцать назад мне подарили самиздатскую ксерокопию этой брошюры; после недавнего перечитывания восторг несколько поубавился) и еще полтора десятка статей, включая статьи в редактируемом им совместно с Бердяевым журнале “Путь”. Русским философом, сопоставимым со своими старшими и младшими современниками — Лосским, Булгаковым, Бердяевым, Франком, Зеньковским, Флоренским, Карсавиным, Ильиным — его сделала уже упомянутая книга “Этика преображенного Эроса” — труд небольшой по объему и, в сущности, незавершенный. В предисловии к нему Вышеславцев пишет: “Настоящий, первый том представляет совершенно законченное исследование некоторого цикла проблем, которые группируются около центральных вопросов: 1) почему Закон как принцип этики должен быть отвергнут? в чем несовершенство морали долга? почему „морализм” раздражает? и 2) в чем состоит принцип более совершенной этики, этики Благодати, этики сублимации, „этики преображенного Эроса”?” И далее у него следует план второго тома с перечислением обещанных к рассмотрению вопросов, среди которых:
Читать дальше
