С трясучкою в теле, с надрывом всех жил,
С больной погремушкой взамен головы —
Попробуй расслышь трепетание крыл,
Шуршание сфер, прозябанье травы.
Шарманка моя, лихоманка моя! —
Я к зеркалу лбом воспалённым приник, —
О, сжалься, бетономешалка моя,
О, дай мне покоя хотя бы на миг!
Но крутит и крутит стальную бадью,
И будит, и трудит, и нудит терпеть.
Я понял, я принял музыку твою, —
Играй, мое горе, а я буду петь.
* * * Мокрых ветвей паутина,
Вьется листок, трепеща.
И Мандельштам-Буратино
Нюхает запах борща.
Пахнет едой из трактира,
Сумерки — как решето.
Два полевых командира
Резко садятся в авто.
Вывернутое наизнанку
Небо темней и темней,
И поворот на Солянку
Мечен дугою огней.
Скверик безлюдный и голый
Дождиком зябким облит.
Банка из-под кока-колы
Тускло в тумане блестит.
Песня о копейке
Земля зерниста,
Время ноздревато,
Всё сложено из маленьких копеек.
Сливаясь и взрываясь, как граната,
Стихия сумм огромных
Бьет о берег.
Но, если приглядеться,
В каждой капле
Воюет храбрый маленький копейщик.
Он одинок,
Он обречен, как Гамлет.
Под ветром епанча его трепещет.
Покуда миллиарды голиардов
Слагают оды
Жареной индейке,
Но ни один из гениальных бардов
Не сочинил нам
Песню о копейке, —
Я сам спою
О человечке смелом,
Об этом верном сердце тверже меди.
Он рубль бережет нам, между делом,
Он скачет в бой,
Мечтая о победе.
Тростинкой
В змея скользкого потыкав,
Он сгинет, не угадан, не оплакан,
Сам — собственный свой долг,
И сам — свой выкуп,
И всё своё, поставленное на кон.
Надлунный Банк
Его со счета спишет,
Не находя больших причин для грусти,
Лишь кто-то, торопясь домой, услышит
Негромкий звон
И взор к земле опустит.
Лишь тучка
Лик небесный затуманит,
И дождичек побрызгает из лейки,
Да нищий в кабаке его помянет
И купит штоф вина
На полкопейки.
Flight to Egypt
В краю, где Ковш стоит торчком,
Как замахнувшийся сачком
Невидимый Для Глаз,
Кому все чтящие Коран
Твердят почтительно шукран ,
Творя дневной намаз,
Там я, неведомый гяур,
Втянувшись в общий перекур,
У моря загорал —
И жмурился, как падишах,
Внимая, как гудит в ушах
Оранжевый кимвал;
И, чтя симметрии закон,
То льнул к земле, как махаон,
Лоскутик без пружин;
То вился, бился, трепетал —
И в мысль о смерти залетал,
Как бабочка в кувшин.
Летрилья о каталонском лете и гусях святой Евлалии
Красавицы Барселоны
должны прикрывать свои плечи
в двух случаях, и это строго:
на улице в жгучий полдень
и в храме, в жилище Бога.
Недаром плечи испанки
под кружевною мантильей
белее, чем белый парус
плывущей в море флотильи.
Когда идет она в церковь,
похожая на гитану,
мужчины бросают взоры,
как жадный кот на сметану.
А в церкви Святой Евлальи
прохладные галереи,
и гуси в дворике райском
от тишины одурели.
Когда, отпрянув несильно,
она глядит исподлобья,
белей, чем тело гусыни,
во мраке руки и бедра.
Безумней, чем полнолунье,
во мраке мои мечтанья
на площади Каталунья,
на яркой Плаза д’Эспанья.
И зыбкие очертанья,
пригрезившиеся формы,
как облако, отплывают,
и как состав от платформы,
и как земля уплывает
и исчезает из вида —
в последнюю ночь отлета
из Лондона, из Мадрида…
Летрилья о материнских крыльях
Крылышки матерей,
трепетные всегда.
Как далеко, птенец,
ни улетел ты прочь,
будь ты учён-перчён
и голова седа,
крылышки матерей
рвутся тебе помочь.
Чувствую на лице
маленький ветерок,
словно бы мотылек
Читать дальше
