А если я, после описания ароматного свидания Адоры с ее Альхеном, закусив губу, возьмусь за в опасной близости серебристый брусок сотового? И нажму всего несколько клавиш? Что будет?
Роман — одно большое искушение натворить большие глупости.
Теперь, прочитав почти полсотни конвертов от “дебютантов”, я вижу, что “Гепард и Львенок” — действительно нечто поистине поразительное в своей зрелости. Как и девушка, его героиня, есть удивительно взрослая и способная к настоящему честному отчаянию женщина.
То, что перед нами дневник, и разжижает текст, и добавляет удивления читателю. Конечно, в нем, как и в любом дневнике, оказывается много “провисаний”, тем более что он такой подробный, а с другой стороны — здесь тоже плотность своего, особого рода: ведь “утро”, “послеобеда”, “вечер” каждого дня что-нибудь в себе да содержат, что-нибудь такое, чего другому, менее талантливому, автору хватило бы на неделю. Неделю поисков и обретения содержания жизни.
Конечно, отрезки времени однообразны, но разве не так в конечном счете проходит течение дней в летнем отдыхе на морском побережье? Они похожи друг на друга, как капли воды на песке, вереницей следующие за купальщиком, когда он выходит из моря. И еще они похожи на такие же капли, стекающие с полотенец и волос всех других пляжников.
(Кажется, я, как и Адора, заговорила витиевато. Плохой признак — надо держаться в подобающем отстранении от текста.)
Мне понравился разговор старшей сестры Мирославы с Адорой, переданный автором от лица Адоры: “Знала бы я, как она хочет мне помочь”, все в таком духе. Каким-то непостижимым интуитивным образом автор владеет всеми этими приемами.
“Он вытатуирован на внутренней поверхности моих век”. Она поднялась на некую вершину человеческого духа. Маленькая огорченная женщина, с уязвленной гордостью, соблазненная проходимцем, запуганная отцом, преданная сестрой, обманувшая всех, полюбившая своего Гепарда.
Одна из самых больших возможных неприятностей в спокойном течении жизни, что ни говори, — сильная внезапная влюбленность. Внезапная, впрочем, слово лишнее. Не бывает влюбленности планомерной, это ведь не любовь, которая, в сущности, есть работа и уже именно поэтому как раз не может быть внезапной, а может, напротив, только постепенно открываться, развертываться, становиться.
А если приключается влюбленность, и не легкая, а электрическая, или, лучше сказать, возникает влечение… Как авария на дороге. Никак нельзя предсказать. И подчас трудно поверить, даже если видишь собственными глазами. Нет, особенно если видишь собственными глазами.
Я постоянно удивляюсь, читая Адриану. Как ее подлинное имя? Может быть, дело в разительном несходстве опытов. Маленькая женщина пылала страстью чуть не с одиннадцати лет и в тринадцать познала мужчину. Я, можно сказать, старше (или младше?) ее вдвое, несмотря на то что мы с ней, в общем, скорее всего, близкие ровесницы, нас разделяют, думаю, года два, ну три — максимум.
Вряд ли существует на свете мужчина, способный сопротивляться такой любви, какую питает эта маленькая девочка, Адора.
Раньше я была уверена, что и моя любовь все преодолеет. Оказывается, для любви почти смертельны, почти фатальны странные раны: не разлука, не препятствия — все это чепуха, а что же? Трудно назвать словами такие вещи. Брызги презрения, брезгливо изогнувшаяся бровь любимого лица, страшная вина, в которой тебя обвиняют и которой на тебе нет. Непонятная, непостижимая жестокость. И все равно, тысячу раз прощая — нет, не прощая! вымаливая прощение! — рыдая, женщина ползет, как личинка, как слизень, за ним, за полосой света, идущей за ним, — где были ее глаза?
Мы все такие. Слепые, когда любим.
Но я не хочу повторяться. Я уже написала об этом. Я исчерпала эту тему. Старательно вскультивировала в себе отдельный участок пустыни — я растила ее, как иные растят в душе сочные дыни нежности и пьянящий виноград понимания. Когда стало ясно, что иначе в душе все вымрет, я стала ухаживать за маленькой, не больше ладони, своей персональной пустынькой, лелеяла каждый ее побег, любую леторасль, словно она и впрямь была живым растением, а не мертвым песком. И все равно горло охлестывает, как кнутом (в детстве я пасла коров, отсюда сравнение), когда натыкаюсь среди своих вещей на что-нибудь, принадлежащее не мне. И приходится напоминать себе… Повторять заученный наизусть список случившихся бед. Чтоб не бежать по улицам в поисках того, чего уже нет и никогда не будет.
Читать дальше
