Андрей спустил на пол ноги, посидел, надел сапоги, пробубнил:
— Извини, мам, что вчера, это… — И вышел на улицу.
Виктор посмеивался и вздыхал, глядя на свою Тамару.
— Может, найдешь нам хоть маленько? Только подлечиться? Что ж, окончание покоса отметить нельзя?
Та плевалась. Таня глядела на них из окошка.
Подошел Женя.
— Как вы добирались-то оттуда? — спросил он.
— У-у, это просто водный слалом был. — Виктор ощупал лицо. — Это самому удивительно, как целы остались. Весла потеряли в самом начале. Больше под лодкой плыли, чем в лодке. Там же видел какие буруны? Все бело на камнях.
— Тьфу, — опять расстроилась Тамара. — Еще гордится, как будто что доброе сделали. Страна ждет героев, а манда рожает дураков, как говорится.
— Потом вышли как-то прямо на броду, лодку вытащили. А потом этот добрый молодец, — Виктор добродушно ткнул Андрюху в ребра, — снял шапку, обнял меня, отошел на шаг и по ряхе мне со всей силы. Хорошо, у меня ума достало сразу свой нож от греха в лес выкинуть. И ему сказал, чтобы выкинул свой. Сегодня все утро по кустам лазил, пока обои нашел. На, держи. И не дерись.
Они еще посидели, покурили, потом отправились ловить лошадей. Они все вели себя так, как будто все нормально, как будто так и нужно. Съездили на охоту, побегали с ведрами на пожар, покосили, напились до полусмерти и чуть друг друга не поубивали... Жизнь идет своим чередом.
— Папа хороший, не ругайся на него, — сказала Ляля. — Я еще к нему приеду. Мы вместе с тобой опять приедем.
— А я и не ругаюсь, — ответила Таня. Но она знала, что уже не приедет. Ей не хватит сил, а к тому же неизвестно, что будет после этой предстоящей операции осенью, о которой она не говорила Андрею.
Она устала и чувствовала себя немного чужой. Устала от насмешливых, темных алтайских лиц, от сухой жары, которая струилась все лето над покосами за домом и над склоном за поселочком, от дурного запаха кедровой и сосновой смолы, запаха навоза, сена и дыма. От этих гор, заслоняющих горизонт, пугающих своей дикостью и величиной. От пожара, от огромного количества загаженного мухами мяса, которое они привозят с охоты и съедают, от закатов вполнеба и керосиновых ламп по вечерам.
Таня убрала тарелку и машинально протерла клеенку на столе.
Это все слишком велико для нее и чуждо. Кто знает, может, привелось бы тут раньше с Колей оказаться, привез бы он сюда ее в поход — и полюбила бы она эти места. А сейчас уже поздно. Ей показалось, что она сделала все, что было возможно, помогла Андрюше, а теперь осталось только дотерпеть до дома. Одинокого, пустого дома, где она будет доживать одна. Или не доживать. Это уж от операции зависит.
Она вдруг поняла, что Андрюша не вернется в Москву. Он врос в эту жизнь, стал ее частью, ему как будто было комфортно и хорошо. “То, что мы могли ему дать, — ему не нужно, а то, что сам хотел, — не сумел взять. Ушел из Колиного института, хотя мог бы и закончить. Сбежал в этот заповедник спасаться, как вымирающий какой-то. Все они тут похожие, нескладные, убогие какие-то. Мужички эти”. Она просто сравнивала с ними Колю, его друзей, которым всегда не хватало времени, которые лезли в гущу событий, были уверенными и… современными, что ли?
А здесь — что здесь? Заповедник. Походы, покосы, Сибирь, горы… Как будто какие-то непрожитые семидесятые… Неумелая ностальгия по этим семидесятым. Которые, может быть, она толком и не видела, не заметила, счастливая в своем доме, со своим надежным мужем, в маленькой, но солнечной и новой квартирке в новостройках на Юго-Западе.
Они обнялись с Тамарой на прощанье и обе заплакали.
— Не плачь, мы еще приедем, — успокаивала ее Ляля.
Вода в реке упала, и они просто перешли ее верхом вброд. Таня не смотрела вниз, на бегущую, закипавшую вокруг конских ног воду, чтобы не закружилась голова. На другом берегу надела очки, так в них и проехала весь путь. На лицо налипали паутины, сверкающие в бьющем навстречу солнце, она смахивала их.
Они миновали прибрежный сырой и душистый ольшаник, потом начались осинки, сосны. На самом верху, где на очередном повороте далеко внизу проглянула петля реки и маленькие полянки покосов, попались вдоль тропы несколько рябинок, тронутых желтизной. Наверно, здесь уже были по ночам заморозки.
Потом тропа долго-долго шла среди чистого кедрового леса, темно-зеленая хвоя вспыхивала и искрилась. Где-то в ветках кашляли и шуршали белки, сыпали сверху мусор. Потом открылось маленькое лесное озерцо.
Читать дальше
