“Я уже написала „трудные” книги: „Стрекоза, увеличенная до размеров собаки”, „Один в зеркале”. Теперь мне интересно работать над сюжетными, даже остросюжетными вещами. Таков роман „2017”. Хочу вернуть прозе территорию, захваченную трэшем, помня, что это исконная территория Мелвилла и Шекспира”.
“Мне вообще кажется, что с тех пор, как в первый год существования русского Букера премию не дали Петрушевской, эта „родовая травма” сказывается на всем процессе”.
“Старшее поколение, давно существующее в литературе, продолжает писать и даже что-то важное для себя выписывать. Но это монолог на лестнице, после того, как дверь захлопнулась. И вот эти монологи, как продукт от живых классиков (новых классиков процесс не допускает и не создает), как-то не очень хорошо влияют на общее состояние дел. Они провоцируют ранний творческий климакс у более молодых писателей”.
Александр Солженицын. Коммунизм: у всех на виду — и не понят. Статья для журнала “Time”, 1980. — “Посев”, 2006, № 2.
“Гибельные ошибки Запада относительно коммунизма начались с 1918 <���…>”.
“Феномен коммунизма ХХ века объясняют неисправимыми свойствами русской нации, — по сути расистский взгляд”.
“Бездумное заблуждение — считать русских в СССР „правящей нацией””.
Валерий Соловей. Основной фактор. — “АПН”, 2006, 26 февраля .
“Подспудное массовое ощущение (не рефлексия!), что с русскими происходит что-то дурное, что дела идут не так, что „наша советская Родина” оказалась для русских мачехой, сопряженное с постепенным кардинальным изменением ценностных ориентаций и культурных моделей, спроецировавшись в политику, привело к гибели страны. Советский Союз сначала умер в миллионах русских сердец и только потом прекратил свое существование как политико-юридическая категория и социальная конструкция. Самым ярким доказательством его внутренней исчерпанности служит отсутствие внятной и сильной реакции — элитной и массовой — на гибель страны. Родившаяся в огне и буре сверхдержава была сдана так, как сержанты сдают армейский караул”.
“Главным итогом крушения Советского Союза стали формирование новой социокультурной реальности и кризисная трансформация русской идентичности, начавшаяся еще в советскую эпоху. Прежде сильный и уверенный в своем будущем народ впервые почувствовал себя слабым и ощутил глубинную неуверенность в собственной перспективе. Русская перспектива всегда отличалась драматизмом, но она была . И вот русские из творца, субъекта истории стали превращаться в ее объект, расходный материал, что составляет самое важное изменение в нашей истории в последние 500 лет”.
“Реакцией на эту слабость, в полном соответствии с классическими теоретическими схемами, стала активизация этнического пласта русского сознания. <���…> Смута в России не закончилась, нам еще предстоит пережить ее кульминацию с непредсказуемым результатом. Это не вопрос о том, какое будущее ожидает нас, это вопрос о том, есть ли у нас вообще будущее . У нас, это значит у русских и у России — одно от другого неотделимо. Россия может быть только государством русского народа, или ее не будет вовс е”.
Список Резника. Беседовал Дмитрий Стахов. — “Политический журнал”, 2006, № 6, 28 февраля.
Говорит Александр Иванов (“Ad Marginem”) : “Я пытался читать эту книгу [„Майн кампф”]. Причем как издатель. Если сегодня издавать эту книгу, то в серии „Литературные памятники”. Это текст, в котором через три слова на четвертое надо давать комментарий. Он совершенно непонятен для нынешнего читателя. Он связан с культурными, социальными, политическими аллюзиями, которые сегодняшнему читателю совершенно непонятны. Они не могут быть считанными. <���…> Вышли мемуары Лени Рифеншталь, где приведены ее беседы с Гитлером. Так, они обсуждают различное отношение Гитлера к Шопенгауэру и Ницше! Нереально сегодня представить, что с кем-то из современных политиков можно говорить на такие темы. Или, например, Сталин в качестве совершенно естественного фона жизни воспринимал театр, литературу, музыку, кино. Этот тиран постоянно жил в отыгрывании некоего культурного фона. Перелом произошел где-то во времена Хрущева. Невозможно представить себе Сталина, который приходит на выставку в Манеже и говорит „пидарасы!” <���…> У Пастернака есть слова о том — в связи с приходом Хрущева к власти, — что вот сейчас и наступил настоящий конец. Для него Сталин более приемлем, чем Хрущев, потому что Хрущев, говорящий через фрикативное „г”, держащий все время в уме шматок сала в метафизическом смысле, для поэта Пастернака — смерть, а Сталин, с его смертоубийством и тиранией, метафизически позволял выживать. Физически — смерть, но для Пастернака важнее метафизическое существование. Наступило же вульгарное, советское существование. <���…> Я против цензуры, но за то, чтобы человек мог реагировать на то, что у него вызывает неприятие. Писатель и художник должны осознавать, что у них есть зона ответственности, и прикрываться тем, что, мол, это литература, это искусство, это вымысел, это неподсудно, — неправильно. Если у человека есть резоны доказывать в суде, что он понес оскорбление, то пусть подает в суд. И там доказывает свою правоту, требуя наложить санкции на писателя или издателя. Писатель находится в вымышленном пространстве игры, и тут раздается голос реальности, говорящий: твоя игра имеет предел, и этот предел — мое право на определенные моральные ценности и правила”.
Читать дальше
