И неужели не увидят белого голубя между плетками красноармейцев и спинами вывозимых на казнь праведниц? Не найдут — вместе с героиней — дороги к Анзерскому скиту? Не узрят явления Блаженной Ксении и не обратят внимания на неожиданное милосердие “гепеушника”, “не заметившего” переданных в лагерную камеру Святых Даров?
Нет-нет, нельзя не увидеть. И разве свой тяжкий женский крест героини “Мироносиц...” не продолжают нести и сейчас — ради нашего миролюбия и Любви, на которую так ежечасно нам не хватает сил, мужества и веры?
Павел Крючков.
1 Проценко П. В Небесный Иерусалим. История одного побега. Нижний Новгород, 1999 (биография епископа Варнавы /Беляева/); Проценко П. Цветочница Марфа. М., 2002 (см. рецензию В. Сендерова на эту книгу: “Новый мир”, 2003, № 3).
2 “Новый мир”, 2001, № 4, стр. 191 — 192.
3 Зорин А. Ангел-чернорабочий. М., 2004.
4 “Грани”, 2005, № 213, стр. 210 — 223.
5 “Белый голубь” и текст В. Долгановой посвящены одному человеку — блаженной “Дуне” Шейковой, подлинную фамилию которой, кстати, восстановил П. Проценко.
6 См.: Митрохин Николай. Русская православная церковь в советский период: новые работы церковных историков. — “Неприкосновенный запас”, № 42 (2005, № 4).
КНИЖНАЯ ПОЛКА МАЙИ КУЧЕРСКОЙ
+8
Ина Кузнецова. Зона милосердия. М., Издательство им. Сабашниковых, 2006, 160 стр.
Читая эту документальную книгу, действительно ощущаешь себя в “зоне”.
Не в буквальном смысле и не в сталкеровском — иначе. С первой же страницы попадаешь в волшебное пространство абсолютной человеческой подлинности, нравственности и предельной душевной чистоты. Я тоже не очень люблю пафос. Но это не пафос, это правда.
Дело происходит в спецгоспитале (или “зоне”) для немецких военнопленных. Автора воспоминаний, двадцатидвухлетнюю выпускницу мединститута, распределили сюда сразу после войны. Госпиталь был создан при лагере, в котором военнопленные трудились на шахте, и для многих из них стал настоящим островом спасения. “Здесь нет победителей и врагов. — Остается лишь открытая человеческая душа и Божеское в ней. Это был удивительный коллектив. Это были удивительные люди. Они, несомненно, отличаются от современных. Они — другие, из другой жизни. В них ощущалось глубокое чувство самоуважения <���…> Даже внешне они выглядели иначе. В них было больше скромности, больше женского достоинства, меньше суеты”.
Ина Кузнецова подробно рассказывает много примечательных историй. Вот заведующая терапевтическим отделением Фаина Александровна Аренгольд, уже немолодой и опытный врач, у которой немцы сожгли в печах всю родню, целую ночь проводит над умирающим больным, то есть делает то, чего делать вовсе не должна, — и спасает ему жизнь. Вот начальник госпиталя Виктор Федосеевич Елатомцев, суровый военный врач, упрямо борясь с сопротивлением Центра, пытается как можно больше больных оставлять при госпитале врачами, поварами, портными, рабочими, кем угодно — лишь бы не отправлять их снова в лагерь. Сама Ина три ночи проводит в поезде рядом с больным туберкулезом юношей Вальтером, которого включает на свой страх и риск в число репатриированных — несмотря на жесткий запрет брать тех, кто может умереть в дороге. Вальтер не умер, Кузнецова его довезла.
Рассказы всех врачей чем-то похожи: их работа неотделима от подвижничества и жестких разговоров со смертью. Воспоминания Кузнецовой все-таки иные. Их отличает не только уникальность материала (это первое подробное документальное повествование про госпиталь военнопленных), но и отменное художественное качество. Они написаны строгим и метким языком — языком врача, однако врача, обладающего большим литературным даром, — очевидно, неслучайно в 1940 году Ина Кузнецова, как сообщает нам издательская аннотация, “выбирала между литературным и медицинским образованием”. Выбрала все-таки медицину. Но через шестьдесят лет написала свою первую книгу.
Бибиш. Ток-шоу для простодушной. М., “Азбука”, 2006, 256 стр.
Оказываясь на рынке, мы не слишком хотим иметь что-нибудь общее с теми, кто продает нам китайский ширпотреб и абхазские мандарины. В сознании среднестатистического покупателя “они” маркированы как “морлоки”, как обитатели иного, чуждого мира.
Представьте себе: разделяющий два мира прилавок опрокинут. Опрокинут легким движением руки автора этого удивительного повествования.
Читать дальше
