Лизонька, я твоей няне Вере позвонила. Она мне в прошлый раз нахамила, сказала, что я ее к Игорю ревновала. Дура! Я вообще никогда не ревновала, в голову не приходило. Но раз больна, инсульт, хотела у ее детей, у этих бандитов, телефон попросить, новый, она ведь такая теперь, что и номер свой не могла вспомнить. Сперва никто не подходил, а потом вдруг сама… Голос ничего, видно, не такой уж инсульт был. Я, говорю, думала, ты у себя. Нет, говорит, внучка не хочет со мной, моя комната у ней теперь для мальца ее. Мне сказала — Бабушка, с этим мужем развожусь, другой больше нравится, а ты кати, где папка с дядькой живут. Лизонька, все-таки она, твоя Вера, — дура!.. Зачем свою девку прописывала, когда ей лично Лужков квартиру дал? Ведь она в войну аэростат водила. Я говорила — Хочешь кого прописать, внука пропиши, он мальчик хороший, но теперь, Лизонька, он обиделся — почему не его прописала, а эту.
Лизонька, ты меня опять разбудила. Если телевизор молчит, значит, я сплю, Лизонька. У меня только в шесть — “Большая стирка”, а ты разбудила, и я из-за тебя сон недосмотрела: там папа твой был, совсем молодой, костюм в полоску.
Я почему-то сейчас об Игоре часто думаю. Я вообще, когда еще ходила и видела, иду по Москве и вспоминаю. Вот здесь это было со мною. Здесь то. Вот тут я кого-то встретила. Здесь такие-то жили, а здесь эти… Но уже не осталось почти никого, Лизонька. Никого. Это невозможно в молодости даже представить. Чтоб никого. Ушли. Когда ты меня последний раз в глазную возила — и у меня тогда еще левый глаз видел, я на Тверскую смотрела и чувствовала — в последний раз смотрю.
А Лешенька меня долго не понимал. Я-то в нем не ошиблась, он стал тебе, Лизонька, настоящим отцом. Внученьке дедом. Больше, чем Игорь, у того своя семья и жизнь другая. Но вот ко мне Лешенька был несправедлив, одну оставлял… Часто. Все командировки у него, экспедиции, все с друзьями-приятелями, и в ресторан, и в отпуск с ними. Меня брал редко. Считал, наверное, что я за него не по такой уж любви вышла. Но когда и мамочки не стало, я сижу так в кресле, глаза закрыла, читать не могу и телевизор не включаю, а он вдруг обнял и говорит — Асенька, я теперь тебе буду за папу Мишу и за Марию Васильевну. Хочешь, Асенька, я тебе омлет сделаю… Голова золотая, но ведь, кроме омлета, по дому и не умел ничего. Даже электричество я сама чинила. Вот и дальтонплан, кажется так, пригодился.
Лизонька, еще сон приснился: пришла в РЭУ. А там за загородкой, ну, где паспортистка, соседка моя бывшая сидит с третьего этажа. Она потом квартиру получила и от нас съехала, а раньше с нами жила. Очень милая женщина и внешне интересная. Тамарой звали. Я ей — это во сне — Ой, как рада видеть, все ли у тебя, Тамарочка, хорошо? А она — Замечательно. Моя мама умерла, мне квартира досталась, и я теперь живу как хочу.
Я, Лизонька, удивилась, ничего, думаю, дочка, и на улицу, а навстречу мне ее мать идет. Живая, веселая. Это во сне, Лизонька! Идет и спрашивает меня — Вы Тамару видели? Видала, говорю. А она — Во, моя дает! Теперь артистка, во ВГИК поступила.
Лизонька! ты же не знала, я рядом была. Когда? А должны были после третьего тура оценки объявить. Ты с утра убежала, взъерошенная, сердитая, и не звонишь. А говорила — к двенадцати скажут. Думаю, если мою девочку не приняли, как она там, маленькая, бедная, что с ней. Лешенька на работе, папочка с мамочкой на даче, мы на “сорок втором” снимали, у вдовы академика Славянова, да-да, это он источники открыл, а вдова его Сорбонну кончала, они с мамочкой очень сошлись, кухонька вроде сарайчика была, отдельно от общего дома, там они готовили и все время о чем-то рассуждали, а подойдешь — сразу замолкают обе, правда, Славянова иногда так посмотрит строго и спрашивает Мусеньку — Мария Васильевна, объясните, пожалуйста, почему мы с нашим образованием на эту орду стряпаем, почему?! Это классовая справедливость или сами виноваты? Ведь летом мамочка наша часами у плиты, а еще посуду помыть. А в эвакуацию в Ташкенте под диким солнцем, согнувшись над мангалкой. Но тебе она ничего не давала делать и нам не разрешала тебя нагружать, в магазин или в булочную — пожалуйста, а больше ничего. Оставьте ее, говорила, жизнь такая, все придется, сейчас погодите… Она в тебе что-то видела, думала, внучке удастся, что у нее не вышло. Если бы не мамочка да Зюма, да! да! Зюма! Они на нас всех ополчились: куда вы ее толкаете? Так вот, если бы не они — ты бы в энергетический поступала, у тебя самой никакого соображения не было, стеснительная, неловкая, по русскому — четыре, а по физике, алгебре — всегда пять, и Лешенька поэтому считал — надо в энергетический, тогда модно было, а Игорь — чтобы на курсы в МИД: язык, машинка, стенография, а потом за молодого советника замуж, в загранку — и с плеч долой… А тебя вот куда занесло. Короче, я не выдержала, схватила такси, примчалась к вашему заведению. И ни одного, ну ни одного человека у подъезда, чтобы спросить. Подошла к дверям, дверь с трудом открыла, тяжелая дверь, вахтер стоит важный, на меня так посмотрел, я назад. Но когда входила еще, услышала — такое жу-жу-жу, где-то наверху голоса, целый хор жужжит. Значит, еще все там, значит, и ты там, и еще не объявляли, и Ася стала ждать. Июль. Жарко. Пять часов, а еще больше парит. У ВДНХ, где мухинский рабочий с колхозницей, и присесть негде. Мимо люди толпою. Сперва на выставку, потом с выставки пошли. Помню, я все лимонад пила, спасибо — ларьки рядом… А ты вдруг на крыльцо вашего института вышла и меня увидела. Лизонька, честное слово, за полкилометра! И бегом ко мне. Я воду пью, а ты бежишь. Подбежала, красная, злая, кричишь — зачем пришла? Ты меня стеснялась, и не спорь — стеснялась. Я уехала. А ты домой заявилась в двенадцатом часу. Это так долго комиссия заседала. Господи, как давно это было, как давно. Нет, мы слишком в тебя верили, все, и помогали чем могли. И зря. Наверно зря. Я же не говорю, что ты неспособная. Но не получилось, девочка моя. Мы ведь не знали, что там такой гадючник. Как в нашем РЭУ — обхамят и выставят.
Читать дальше
