— Пишу, — говорю, — историю украинской таможни.
Таможенник, конечно, стоит дурак дураком и не знает, верить или нет. А тут соседский сынок взял да и сунул пограничной собаке колбасы. Собака съела. И нюх, наверно, из-за этого потеряла. Стоит себе, хвостом виляет и ничего не вынюхивает. Таможенник давай ругаться да будить мужика на верхней полке. А тот спросонья (да, как уже было сказано, с похмелья) ничего не понимает. А потом возьми и брякни:
— Собака взяток не берет, так пусть хоть колбасы поест.
Что тут началось! С поезда, говорит таможенник, ссажу. А как его ссадишь? У него ни наркотиков, ни оружия. Только колбасы чуток да водка на донышке. В общем, кое-как пронесло. А в соседнем купе какой-то старушке все узлы переворошили. Так она им на весь коридор кричала: “Бога вы не боитесь!” А потом еще так: “Бога вы забыли!” В общем, весело.
Бог не умер, Он болеет,
Он серьезно нездоров.
Аллергически алеет
небо в струпьях облаков.
Что же я могу? Немного.
Даже больше — ничего.
Свечку за здоровье Бога.
Рюмку водки за Него.
У Веры Павловой отношения с Богом тоже несколько странные. При этом хочу оговориться: то, что я пишу, — сугубо мои ощущения. С ними вполне может не согласиться автор. Да и вообще ощущения мои могут быть чрезмерно субъективными и даже ложными. С этим я согласен заранее. Так вот: мне показалось, что с Богом — тоже какая-то нежно-ласковая борьба. С одной стороны — четкий православный канон. С другой… Вере, наверно, Бог представляется все-таки мужчиной. И свое отношение к мужчинам она нет-нет да и переносит на Него. “Свечку за здоровье Бога. / Рюмку водки за Него”. Могла бы — подоткнула одеяло у Его воображаемой постели. То есть — любит, конечно. Хотя с духом, как мы помним, все-таки борется. Я хочу привести, на мой взгляд, совершенно замечательное стихотворение, способное проиллюстрировать все мои домыслы.
Стансы постом
1
Завербована вербой
в соучастницы чуда,
потихоньку от неба
поцелую Иуду.
2
Скоро, добрые люди,
мы заплатим за праздник
соучастия в чуде
соучастием в казни.
3
Йог, юродивый, дервиш,
всем творящим товарищ,
с Богом в веришь не веришь
не играй — проиграешь.
Каждое четверостишие само по себе превосходно. Хотя между собой они логически связаны плохо. Если вообще как-то связаны. Но мы ведь помним, что речь идет о логике своеобразной, на обычную Павлова особо и не претендует. Мне здесь интересно другое — “поцелую Иуду”. Никуда ведь не денешься от известного понятия, выражаемого словосочетанием “поцелуй Иуды”. Поцелуй, который, по сути, и составил главную основу предательства. Вполне допускаю, что Иуда был симпатичным малым. И в него можно было влюбиться. Что же получается? За любовь и предать можно? Поцеловать предателя — предательство? Или отпущение греха? “Сегодня любить и предать — одно и то же”.
В общем, круг замыкается довольно своеобразно, хотя и закономерно. Триединство плоти рождает некое особое право — право женщины. Женщина неподсудна, нет на нее никакого суда, никакого общего закона. Есть закон, выведенный для самой себя Верой Павловой. Мы в данном случае — вне закона. И еще неизвестно, кто прав.
Вере Павловой можно быть благодарным хотя бы за то, что дикой эпохе культа тела (скорее, живота) она противопоставила культ женского тела. Эпохе маловразумительной этики (или антиэтики) — этику сосуществования с самой собой и в самой себе. По нашим временам — достижение немалое. Поскольку других-то нет.
В поезде, конечно, как всегда, — бессонница. Все спят — я гуляю. Из тамбура в тамбур. А закрою глаза — все мне видится та странная выбритая собака. С чего бы это? Бр-р-р!
Ефим Бершин.
1 За книги 2006 года “Ручная кладь” и “Письма в соседнюю комнату. Тысяча и одно объяснение в любви” (“АСТ”; “АСТ Москва”) Вере Павловой в прошлом году была присуждена поэтическая премия “Anthologia”. (Примеч. ред.)
2 Ср.: “Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа” (Еф. 5: 33); ср. также: Быт. 2: 24. (Примеч. ред.)
Дух тяжести и стихия огня
Макс Фриш. Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brule. Перевод с немецкого
Читать дальше
